А мой спаситель не просто отдает дань традиции или молится два раза в день просто потому, что так надо. Нет, он искренне проникся верой и все, что делает, делает с любовью, славя Господа. Он поет, именно поет псалмы во время работы, а работает он все время. Также и перед едой.

В его жизни все как-то размеренно основательно. Он никуда не спешит, за какое бы дело ни взялся – никогда не халтурит. Про семью отмалчивается, так что я стараюсь не бередить старые раны уже возрастного мужика, живущего бирюком. Сам себе пищу добывает, сам себе и готовит, причем даже простые вещи у него получаются очень вкусными.

К примеру, толченая картошка. Ни сливочного масла, ни молока, и, казалось бы, что тут придумаешь? Но разогрев на огне сковородку с постным маслом и аппетитно обжарив в нем мелко порезанный лук, Виктор смешивает все это с картошкой, которую предварительно толчет в варившейся воде. В итоге у «пюре» появляется восхитительный ароматный, пикантный привкус.

Когда я начал вставать, у нас появилась традиция совместного чаепития.

Вначале встаем на молитву. В горнице перед столом висят на стене обязательные лики Спасителя и Богоматери, а также некоторых святых. Торжественно пропев «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», псалом Пресвятой Троице и еще некоторые другие молитвы, которые я пока не запомнил, мы садимся за стол. Ничего лишнего: миска меда, нарезанный крупными ломтями серый хлеб и чайник с заваркой – но как же все вкусно! Чай пьем без сахара, да и заварка представлена смесью липы, чабреца, душицы и засушенных ягод лесной земляники, однако вкуснее чая я в жизни не пил. Мед с хлебом под такой чай идут лучше всяких шоколадов и мармеладов; от печки, на которой греется кипяток, исходит приятное тепло. Хорошо!

И чем еще мне приятны такие чаепития, так это разговорами. Виктор – удивительный собеседник. Где-то строгий, простой в общении, любитель доброй шутки, он очень мудрый и понимающий мужик, несмотря на то, что за спиной его нет ни университетов, ни академий, ни даже гимназий. Он оперирует богатым жизненным опытом и природным умом; мне очень импонируют его тактичность и умение слушать собеседника. А еще что очень важно для меня – Виктор не спешит судить и осуждать, не торопится делать поспешных выводов.

Впрочем, такая размеренная жизнь у нас началась не сразу…

– Стой, куда ты?!

– Мне нужно… Предупредить, я должен… Хах… Я должен помочь им, спасти…

– Кого спасать собрался, воин? Ты полкилометра пройдешь и замертво свалишься, только-только чуть ли не за чертой побывал!

– Я должен!

– Ты выжить должен, если кому-то хочешь помочь. А с твоей смерти тем, кого ты хочешь спасти, легче не станет. Ты суть дела поясни, может, чем я помогу.

На секунду остановившись и стерев со лба обильно выступивший пот, я впервые внимательно посмотрел на человека, которому, по-видимому, отныне обязан жизнью. Его лицо и некоторая схожесть со сказочным персонажем не были плодом моего воображения, объятого горячкой. Еще он сухощав, высок и широкоплеч, а в целом производит впечатление человека надежного и сильного духом.

– Вы, очевидно, спасли меня. Такие вещи не забывают. Но сейчас в опасности еще несколько людей, которых я должен хотя бы попробовать выручить. Но вы правы, сам я до них не доберусь. Деревня, название которой я не знаю, расположена на грунтовой дороге, идущей параллельно шоссе, километрах в сорока отсюда. Нужно предупредить председателя колхоза, фельдшера и его дочерей.

– Фельдшера Иваном Степановичем кличут?

– Знаете его?

– А отчего же не знать? Тут в деревнях грамотные медики – большая редкость. Ивана знает вся округа. Предупредить, говоришь?

– В их деревне был уничтожен немецкий отряд. Они косвенно приняли в этом участие и теперь, я боюсь, их просто выдадут немцам.

Мой спаситель тогда сразу как-то посерел лицом.

– Хорошо. Завтра там буду, если не опоздаю, выручу. Тебе вот что – лежать, спать, пить. Оставлю тебе два ведра воды, разводи ее с малиновым вареньем. Есть – каравай хлеба и мед. Думаю, протянешь. И имя-то свое назови, солдатик.

– Никита. Никита Мещеряков.

– Ну, будем знакомы. Меня Виктором нарекли.

Как я и ожидал, рукопожатие большой, натруженной руки моего спасителя ощутимо крепкое.

…Вернулся Виктор только на четвертые сутки. Все прошедшее время я по большей части провалялся в кровати. Иногда снова начинался жар и бредовое состояние, но тогда я кипятил воду, смешивал ее с небольшим количеством холодной воды и малиной и жадно пил. Помогало.

Перевязки также делал сам. Бинты приходилось кипятить, а так… В целом все не так плохо. Оба пулевых ранения были сквозными, и мне очень повезло, что немецкие спецы вели огонь не разрывными пулями. Наверное, потому, что у них плохая баллистика, а на «охоте» хорошая прицельность важнее. Если бы не это, умер сразу.

Еще сильнее мне повезло тем, что не были задеты внутренние органы. А начавшееся воспаление я сумел побороть каким-то чудом с помощью Виктора.

… – Ну что там?! Не томи, братец, сердце из груди выпрыгнет!

Вид серьезного и сосредоточенного Виктора, такого же серого лицом, что и в прошлый раз, здорово меня напугал. Сердце забилось в тревоге, предчувствуя самое страшное.

– Не тот немец нынче пошел, не тот, что раньше. Звери, не люди…

– Всех?!

– Девочек, слава богу, успел вывести. Но и только. Когда уже отходили от села, видел, как немцы приехали.

Весть о спасении девочек будто сбросила камень с плеч.

– На бронетранспортере и двух мотоциклах?

Виктор внимательно на меня посмотрел:

– А ты-то откуда знаешь?

– Честно? В бреду привиделось.

– Прозорливый какой-то бред… Да, именно на броневике, смахивающем на гроб, и двух мотоциклах. Потому-то я и задержался, что пигалиц к родне отвел и не дал им назад броситься.

– А председатель и фельдшер почему с вами не пошли?

– Почему? Да правильно сделали, что не пошли. Народ-то с гнильцой, в последние годы привык друг на друга доносить. А сейчас, кто понимает, что немец лютый враг, а кто хочет уже при них выслужиться. Так что то, что настучат, мужики понимали.

– Ну так тем более, почему? И что девок раньше не отправили?

– Не отправили, потому что не с кем и некуда, я тайно к своим вывел. Сами-то пигалицы никуда идти не хотели. А мужики поняли, что немцам жертвы нужны. Показательные. Вот и остались, в надежде на то, что «гансы» ими и успокоятся. И правильно, иначе других бы взяли. А так… Думаю, не станут «гансы» землю носом рыть пока что, не станут. Им сейчас это не с руки, да и не выгодно. В одной руке кнут, в другой пряник. Колхозы распустили, партийных активистов, кто остался, переловили – так многие из них сельчан в свое время крепко обидели. Вот и церкви открывают.