– А голых людей рисовать тебе нравится? – снова пропустив ответ мимо ушей, продолжил щебетать «клювик».

– Обнаженных, – выдохнула сквозь зубы Вероника. – Писать. Отношусь спокойно.

И поняла, что парой минут ранее оскорбила своих питомцев. Песни пернатых куда осмысленнее… этого.

«Библиотекарь?..»

– Мне так не хватает общения с девочками, – пронзительно-тоскливо пожаловалась блондинка. – Без стабильности тяжело, но тяжелее всего без общности, взаимопонимания, непринужденной атмосферы. У нас была почти семья, а не коллектив. А теперь все пропало.

– Социальные контакты – это немаловажно, – неожиданно поддержал Лану Стас.

– А другие, те, с кем ты работала – они умерли? – машинально спросила Вероника.

Ее заботило другое: что-то было не так на холсте с руками модели.

– Что ты такое говоришь?! – взвилась блондиночка. – Тьфу-тьфу-тьфу! Конечно же, они живы!

– Тогда что мешает общению? – пожала плечами студентка. – Что? Почему вы оба на меня так смотрите?

Болтовня стихла. Перестала мешать работе. А укоризненные взгляды… что ей с них? Они в ней дыры этими взглядами не прожгут.

Прекрасная тишина продлилась почти до завершения урока. В конце Лана, краснея и бледнея, принялась расспрашивать преподавателя, как отличается оплата позирования в одежде от платы за то же, но без оной. Частично. Полностью. Есть ли разница в оплате часов на разных отделениях, скажем, у живописцев и у скульпторов.

Потом она убежала, пообещав перед уходом Стасу, что подумает над увеличением часов. За счет позирования у третьего курса, которым как раз требовалась модель на «обнаженку».

– Ник, завтра свободна, – устало произнес куратор, когда модель покинула студию. – Людмила Львовна и Варя смогут выделить для нас время только в воскресенье.

– Без проблем, – ответила, промывая кисти, студентка. – Высплюсь.

За спиной что-то грохнулось.

Вероника резко обернулась, разбрызгивая подкрашенные капли воды. Сзади обнаружился упавший станок. По счастью, не из тех, что были заняты холстами. Рядом стоял Стас, приложив руки к лицу.

– Все в порядке? – уточнила девушка.

– В полном, – ответил, помассировав виски, преподаватель.

«И этот человек мне что-то высказывает за недосыпы и такой себе внешний вид», – обратив внимание на мешки под глазами куратора, подумала Вероника.

И озвучила, что до дома доберется самостоятельно.

После возвращения с практического занятия по живописи до оговоренного времени сбора в Восхождении оставалось полтора часа свободного времени. На улице моросило: еще не дождь, и воздух свеж, но для бега уже не очень. А размяться после малоподвижного времяпровождения хотелось.

Открытая веранда, недалеко от дома расположенная, была свободна. Вообще она (веранда) относилась то ли к детской площадке, то ли к территории закрытого ныне детсада – этот момент выпал из памяти Вероники. Но использовали веранду в основном подростки. Как курилку.

Погода прогнала подростков. И предоставила тем самым Веронике отличный «зал» для прыжков со скакалкой. На свежем воздухе, но под крышей – красота.

Через часок довольная, напрыгавшаяся девушка ввалилась в Восхождение. С мыслью – и там поскакать, пока вся группа собирается. Статы, как известно, на дороге не валяются.

Только она достала из инвентаря игрового инвентарь спортивный – собственно, скакалку – как рядом материализовался Рэй.

Причем выглядел он не лучше куратора. Синяков под глазами не было, но во взгляде, в сведенных бровях, в сжатых кулаках – сквозила такая ярость, которая даже для Хэйт была заметна. И почти физически ощутима. Казалось, эту острую ярость можно было метать во врагов, разбивать ею стены и резать с ее помощью глотки.

– Ты не в порядке, – не спросила, констатировала глава Ненависти. – Кого ненавидим?

– Не важно, – скрипнул зубами Рэй. – На игре не отразится.

Хэйт пожала плечами, замахнулась скакалкой… И выпустила ее из рук. Скакалка обиженной змейкой заструилась на гладкий каменный пол.

– Раз ты говоришь, что не отразится, я тебе верю, – обратилась к кинжальщику Хэйт. – И могу только порадоваться, что нам не нужно далеко ходить за целями для выпуска пара.

Она повела рукой в сторону трех не пройденных коридоров. Подобрала скакалку с пола.

– Но, если ты внезапно захочешь поболтать, – скакалка щелкнула по полу. – То у меня найдутся свободные уши. И время.

Лицо убийцы немного смягчилось.

– Я бы лучше размялся, – сказал, доставая такую же скакалку. – Но – спасибо.

– Не за что, – легко улыбнулась Хэйт.

Вскоре в зале с часами Древних к убийце с адепткой присоединились Вал и Барби. Те не стали подхватывать инициативу с упражнениями, а устроили что-то вроде занятия по стихосложению.

– Ты перебарщиваешь с глагольной рифмой, – поучала демона орчанка. – Нет, иногда она уместна. Хоть и является «слабой». Скажем, если надо передать живую речь, якобы ненарочитую.

Баба-страж изобразила глубокую задумчивость. Продекламировала:

– Одна обнажит свое тело.

Другая откроет душу.

Кто ближе тебе всецело?

– Опять мне присела на уши?

Валяй. Та, что с телом – послужит.

Душа? Что за бред, надоело!

– Заметил? Глаголы – в той части, что с поэзией имеет немного общего, – выдала замечание Барби. – Зато претендует на естественность прямой речи. Еще глагольная рифма уместна в краткой форме. Пример.

Он входил – они вставали.

Говорил – они молчали.

Замолкал – рукоплескали.

Как скончался – оплевали.

– В эпиграммах? – уточнил Вал.

– Краткая форма и злободневность – не равно эпиграмма! – рявкнула Барби.

– Ну… – стушевался музыкант.

– Дураков и копья в баранки гну! – выпалила орчанка. – Вот поэтому я не пошла преподавать. Ар-р!

Хэйт мысленно порадовалась за гипотетических студентов (или учеников), которых миновала участь побывать под наставничеством Барби. А то не факт, что все пережили бы ее уроки.

Чуть позже, когда группа собралась в полном составе, глава Ненависти продемонстрировала скриншот, сделанный накануне. С попавшей в кадр голой ногой.

– Ты суицидилась ради разведки? – изумился Локи на фоне обсуждения параметров монстров, засвеченных на том же скрине благодаря «взгляду истины».

– Ой, и правда же, – состроила печальное личико Мася. – Что-нибудь дропнулось при смерти?