Он проглотил неприятный тон напарника, но всё же в последний момент сказал:

– Я здесь не для того, чтобы разнюхивать, как вы выразились, суть приказов командующего и его штаба, а для того, чтобы лечить людей. Кстати, покажите-ка мне свою рану. Слышите?

– Да, – ответил Галустян-Гордон и внутренне усмехнулся. – Но как-нибудь потом.

Он усмехнулся и тому, как управляет Профессором, хотя в глубине души ему было жалко этого, в общем-то, честного человека и, видимо, прекрасного специалиста. Но, когда честные и прекрасные попадают на войну, где убивают и где умирают от ран, с ними, как правило, происходят такие метаморфозы, что лучше об этом и не думать. Подумал Галустян-Гордон и о себе. Он снова начал осваиваться в новой обстановке. В общем-то, всё оказалось не таким ужасным, каким представлялось вначале. И, если бы здесь не летали пули, то этот марш и вовсе бы выглядел дурацкой, абсурдной затеей людей с генеральскими, майорскими и старшинскими петлицами и погонами, затеей, в которой, к несчастью, основную работу вынуждены выполнять рядовые солдаты и младшие офицеры. В том числе и он, Галустян-Гордон.

Профессор побежал вперёд. А Гордон подождал, когда колонна пройдёт мимо, и незаметно нырнул в лес. Там его уже ждал конный связной. Он выслушал его и, коротким умелым движением развернув коня, пустил его рысью по едва заметной лесной тропе. Галустян-Гордон проводил всадника взглядом и побежал догонять колонну. Всё шло по заранее разработанному плану. Старшина, кажется, предусмотрел всё…

Когда Гордон вышел на просеку, из лощины показалась голова ещё одного обоза. Двое саней, на которых лежали раненые, и до двух десятков пеших бойцов, одетых как попало.

– Кто такие? – окликнул их Галустян-Гордон, держа винтовку под мышкой.

Другого выхода у него не было, как изобразить из себя постового, выставленного здесь, возле переезда через лощину.

– А ты кто, чтобы спрашивать? А ну прочь с дороги!

Галустян-Гордон отскочил на обочину, в воду, потоптался, чувствуя, как пронзительный яд талицы проникает в сапоги, чертыхнулся и ловко, как кошка, прыгнул в сани, которые в тот момент как раз проезжали мимо. Оказавшись в розвальнях, он осмотрелся. Перед ним лежали двое раненых. Лицо одного из них, вернее, одной – это была женщина – показалось ему знакомым. Но его внимание отвлекло другое лицо. На нём застыло выражение спокойного безразличия ко всему, что происходило вокруг, в том числе и к собственной судьбе. Видимо, он только что умер, и санитар, сидевший впереди с крестьянскими верёвочными вожжами в руках, этого ещё не знал. Галустян-Гордон сразу вспомнил дорогу под Наро-Фоминском, те мгновения перед авианалётом, которые решили его судьбу. Мёртвые всегда помогали ему. Мёртвые – к удаче.

– Зачем вы везёте мёртвого? – сказал он.

Ездовой оглянулся. В его лице Галустяну-Гордону тоже показалось что-то знакомое. Видимо, решил он, сказывается напряжение, всюду мерещится опасность. Главная из них – оказаться узнанным. А может, мелькнуло в его воспалённом мозгу, степень его перевоплощения достигла самого высочайшего уровня. Когда он, играющий чью-то роль, настолько входит в неё, что овладевает не только внешним сходством, но проникает и в прошлое своего, так сказать, героя, а значит, и в память, то есть в его внутренний мир. И вот он начинает смутно узнавать тех, кого знал Галустян… Стоп, стоп, так ведь можно и сойти с ума!

– А твоё какое дело? – буркнул санитар и отвернулся. – Какого ты, ёктыть, чёрта запёрся в сани? А ну-ка, слазь! Или – кнута тебе?..

– Не ори! Я тоже раненый.

– Идти можешь, значит, иди своей дорогой.

Санитар внимательно посмотрел на неподвижное тело в бинтах и позвал кого-то из своих:

– Ребяты, связист помер. Сымайте.

И тут Гордон вспомнил, где он видел этого санитара. В кубовой, в госпитале под Наро-Фоминском! И военврач. Вот она, перед ним, лежит, перехваченная поперёк бинтами. Маковицкая! Проклятая сука… Что стоило тебе отметить в карточке обычное ранение и отправить меня в тыл на излечение на месячишко-другой. А там бы как раз и закончилась вся горячка на фронте. Сломала судьбу, тварь… Это ведь ты во всём виновата… Он смотрел на неё с ненавистью.

– Гордон! – услышал он тихий голос Маковицкой. – Это вы, Гордон?

Гордон вздрогнул. Первое, что он машинально сделал, поднёс палец к губам: тихо! Ему хотелось зажать ей рот. Чтобы не проронила больше ни единого слова. Все слова сейчас во вред ему. Бежать… Надо бежать! Куда? Назад? В лощину? Нет, нельзя. Позади идут двое с автоматами. Срежут сразу же. Вперёд! Вот куда – вперёд! Они ни за что не поймут сразу, кто я и куда побежал. Своих побежал догонять. Не сошёлся с ними характерами и побежал к своим… Выиграть несколько минут, а там – поминай как звали…

– Что вы здесь делаете, Гордон?

– Вы ошиблись. Моя фамилия Галустян, – попробовал улыбнуться Галустян-Гордон.

И, видимо, это ему удалось. Потому что Маковицкая успокоилась и устало прикрыла глаза.

«Всё. Надо уходить». Подбежали двое бойцов и на ходу сняли с розвальней мёртвое тело.

– А ну, помоги, – сказал один из них. – Расселся…

И Галустян-Гордон мгновенно понял, что надо делать. Он соскочил с саней и подхватил тело под руки, рванул на себя, споткнулся, упал вместе с ним, встал и потащил труп в сторону от дороги. Мельком взглянул на умершего связиста. А может, он и не умер вовсе? Может, просто потерял сознание, впал в беспамятство. Потерял много крови, а перед этим обессилел от продолжительного недоедания… Вот когда-то, так же, на обочине, лежал и он, Гордон, младший политрук стрелковой роты.

– Не отставай, – сказал ему один из автоматчиков.

– Сейчас.

– Или в плен решил? – остановился второй и потянул из подмышки автомат.

– Иду-иду, ребята!

Он догнал розвальни, в которых лежала забинтованная Маковицкая, подхватил за ремень свою винтовку. Успел заглянуть в бледное лицо – Маковицкая смотрела на него пристальным, сосредоточенным взглядом. Точно таким же она уничтожала его в кубовой под Наро-Фоминском. В этом взгляде не было ни капли жалости к нему. А сейчас ему почудилась в её глазах ещё и насмешка.

– Постойте, Гордон, – тихо сказала она, так что её слышал только он. – По всей вероятности, выживете именно вы…

Он стиснул зубы и, не дожидаясь конца фразы, которая не обещала ему ничего хорошего, побежал вперёд.

О, да, он хотел бы выжить. Как, впрочем, и все, кто шёл сейчас в прорвавшейся колонне. Все стремились к Угре. У всех их, измученных многонедельной блокадой, жило одно желание – поскорее миновать посты и опорные пункты, линию траншей и проволочных заграждений, которыми они были отделены от своих больше трёх месяцев. Для них теперь выйти к своим и означало – выжить. А для него, Галустяна-Гордона, путь к выживанию судьба завивала более замысловато. А может, взять и уйти вместе с ними? Вместе с Профессором? Вместе с командармом, за которым охотятся несколько спецподразделений и вся 5-я танковая дивизия. И пускай Старшина, который, кстати, на самом деле, конечно же, вовсе не старшина, обучает здесь других добровольцев. Их ещё будет много. Но Маковицкая… А вдруг и её вывезут? И она выживет? И этот Профессор… О дальнейшей судьбе Профессора ему должны сообщить в ближайшие часы. Самое отвратительное, если поступит приказ на ликвидацию. Значит, придётся стрелять в спину. Лучше – во время боя. А это означает, что придётся по краю пробежать и самому. Стрелять-то надо незаметно. И точно. Потому что, если увидят… Но стрелять Профессора Галустян-Гордон не собирался. Даже если поступит такой приказ. С Профессором выгоднее договориться. Война рано или поздно кончится. Профессор – человек влиятельный. Он выживет. Все пули пролетят мимо него. Таких шальная пуля не задевает. А под прицельную он голову не подставит…