Между Плантагенетами и заморской буржуазией не было искреннего союза. Даже в Нормандии они отмеривали свои уступки довольно скупо. Коммуны сии учреждали только для того, чтобы иметь солдат[70].

Уже давно короли Англии помышляли о том, чтобы наделить специальными вольностями города, которые по своему положению охраняли подступ к Нормандии и группировались вокруг какого-нибудь замка. Таким был построенный Генрихом I на границе город Вернейль, который в свое время с такой силой отобьет атаки Филиппа Августа, или Бретейль — важное укрепление, созданное Вильгельмом Завоевателем; кутюмы этого города послужили образцом для сеньоров, основывавших города на границах Уэльса[71]. Но для характеристики политики Плантагенетов в этом отношении типичной является история Руана. Руан получил полезные привилегии судебного порядка, финансового, экономического, но без права самоуправления, по хартиям Генриха I, Жоффруа и Генриха Плантагенета. Около 1170 г. он принял титул «коммуны», и были составлены его «установления» (Etablissements), столь знаменитые в истории городских вольностей. Но этот титул «коммуны» в отношении Руана является довольно обманчивым: государь сохранял право высшего суда (haute justice), сам избирал мэра из представляемого ему списка кандидатов, контролировал муниципальную администрацию. С другой стороны, жители этого города несут строго определенные военные обязанности. Мэр является начальником милиции; когда он по приказанию короля созывает людей коммуны и ведет их в поход, никто не смеет ослушаться:

«Если коммуна должна выступить за пределы страны, по приказанию короля или его юстициария, мэр и эшевены назначат тех, кто должен будет охранять город; тот, кого после выступления найдут в городе, будет уличен оставшимися для охраны города и представлен в распоряжение мэра и эшевенов на предмет разрушения его дома или присуждения к штрафу в 100 шиллингов, если у него нет дома. Если в то время, когда коммуна находится в походе, кто-нибудь уйдет без разрешения мэра и эшевенов, то он также поступит в их распоряжение».

«Руанские установления» сделались образцом городских хартий. Плантагенеты обеспечили им распространение, потому что в них они находили двойную выгоду — вследствие значительного ограничения муниципальных вольностей, а также вследствие гарантий военной службы горожан. В течение десяти лет, которые предшествовали завоеванию Нормандии Филиппом Августом, хартии этого типа были дарованы или навязаны Эврё, Байё, Аланеону, Фекану, Гарфлеру, Монтивилье, Фалезу и т. д. Иоанн Безземельный в тех хартиях, которые он дал в 1202 г., специально обозначает свое желание, чтобы в таком-то городе была коммуна все время, пока это ему будет угодно, и чтобы эта коммуна немедленно приступила к приготовлениям для сопротивления королю Франции. Таким образом учреждался настоящий городской вассалитет, который допускал также и субинфеодацию.

В Аквитании Плантагенеты встретили больше затруднений. Герцогские города, управляемые непосредственно прево или сенешалями, с трудом переносили их вымогательства. Пуатье во времена Людовика VII попытался сбросить с себя это ярмо. Генрих II в тот период, когда угрозы со стороны феодалов принудили его к уступкам, между 1173 и 1178 гг., даровал этому городу и Ла-Рошели коммунальную хартию, которая сводилась к вольностям Руана. Алиенора и Иоанн распространили эту систему, и Байонна, Ниор, Сент, Сен-Жан д’Анжели и остров Олерон получили хартии, в общем составленные по образцу руанской и ла-рошельской, для того чтобы (как это и оговаривалось) иметь возможность лучше защищать права короля Англии и их собственные права. Приблизительно в то же самое время Бордо, живший особой жизнью, также сделался коммуной, управляемой своими выборными должностными лицами (jurats), но он пользовался гораздо большей независимостью. Что касается Лиможа и Ангулема, то их отношения с Генрихом II и Ричардом были очень бурными; горожане сражались за независимость своих графов, и только в 1204 г. Ангулем, сделавшийся доменом Иоанна Безземельного, получил ла-рошельскую хартию[72].

Система «Установлений» Руана и Ла-Рошели — это надо повторить — имела своей целью дать королю Англии сильные, хорошо защищенные города и обученных горожан, готовых принять участие в военном походе. Город находился в руках муниципальной аристократии, верность которой учитывалась. Расчет этот был верен лишь отчасти: высшие слои города в будущем станут считаться только со своими непосредственными интересами.

Генриха II обвиняли в стремлении к мировому владычеству. Эта древнеримская мечта была мечтой многих людей в Средние века, но во всяком случае несомненно, что Генрих II отличался огромным честолюбием. Он хотел распространить свою власть до берегов Средиземного моря и по ту сторону Альп[73]. Мы видели, что он предъявлял притязания на возвращение Тулузского графства, старинного владения Аквитании; его сын Ричард принял оммаж от графа Раймонда VI. Союз с графом Барселонским (1159 г.), брак одной из дочерей Генриха II с королем Кастилии (1170 г.) и Ричарда с Беренгардой Наваррской (1191 г.), намеченный союз Иоанна Безземельного с наследницей Савойи (1173 г.), оммаж Ричарда императору Генриху VI за королевство Арелатское и Бургундское (1193 г.), его властное поведение в Сицилии (1190–1191 гг.), честолюбивая мечта, которую лелеял Ричард, наложить руку на Иерусалимское королевство и на Восточную империю и заставить выбрать себя императором после смерти Генриха VI — все эти факты, все эти неудавшиеся планы выдают манию величия, которая, без сомнения, способствовала ослаблению и крушению «анжуйской империи». Но если бы у Франции во время этих бурь конца XII в. не было такого человека, как Филипп Август, то капетингская королевская власть, стиснутая со всех сторон, без сомнения, не устояла бы. Краткий очерк, который мы только что сделали, приводит действительно к тому выводу, что нормандские короли подготовили, а первые два Плантагенета осуществили создание самой сильной феодальной монархии, какую только знала Европа. В некоторых отношениях она даже разбивала феодальные рамки, и свои принципы и приемы она заимствовала от управления Карла Великого. Чтобы остановить ее успехи, нужно было большое и продолжительное усилие.

За время от развода Людовика VII с Алиенорой и образования анжуйской державы до того момента, когда Филипп Август нашел способ отнять наследственные владения у Иоанна Безземельного, три крупных факта являются преобладающими в истории капетингской монархии: ее авторитет растет в королевстве, и она находит себе новую опору, горожан; ей приходится пускать в ход почти все свои средства, и старые, и новые, в изнурительной борьбе против анжуйской династии; наконец, ее честолюбивое стремление победить в этом давнишнем споре, жить и расти, наталкивается на две старые традиционные силы, на империю и Святой престол, которым нет никакого дела до столкновения между «мелкими королями» Запада, но которые хотят восстановить мир среди христиан и увлечь их в Крестовый поход, в котором Капетинги могут лишь напрасно истощать свои силы.