– Ты, мальчишка, как мог оказаться настолько слаб? Как мог оказаться таким сопляком? – плюется ядом отец. Удар. На этот раз Стерн не использует руки, боль пронзает мозги, будто оплавляя их. Рейву кажется, что он больше не выдержит. Из носа тонкой струйкой бежит горячая кровь, пачкает губы. – Надеюсь, увидев твою слабость… дети Ордена сами вправят мозги своему вожаку… или займут его место. – Голос отца такой ледяной, что Рейв его не узнаёт. – Мне жаль. Искренне. Я поставил на тебя все.

Тело мелко сотрясается, невероятно хочется пить. В висках стучит. Невыносимые ощущения. Отец поднимает руку, и Рейв ожидает нового удара, после которого сознание наконец просто сдастся. Где‐то вдали слышится пронзительное пение, тоскливое, очень знакомое даже не ушам, а самой душе. В груди начинает колотиться, как мотор, сердце и жарко греет незнакомое до того зерно надежды и нежности. Стерн отворачивается, смотрит туда, откуда звучала песнь сирены. Усмехается.

– Твоя девка, кажется, тут. Познакомишь нас? – Отец склоняется к сыну. – Неужели почувствовала опасность и вышла из дома в комендантский час?.. Когда на улицах Бовале дети Ордена? Где твои друзья, сынок? Уже ищут ее?

Рейв старается даже не моргать, чтобы не провоцировать вошедшего в раж родителя.

– Ну, раз она уже спешит на помощь… – Он разводит руками. – Увидимся через неделю на Осеннем балу.

Он склоняется, улыбается. И исчезает. С каких пор крылья отрастил? Рейв откидывает голову на борт лодки и смотрит в небо слезящимися от вспышек боли глазами. Отходняки после таких сильных ударов неизбежны, это даже хуже, чем то, что происходит, если вовремя не выпить таблетку. Бесчеловечно причинять такую боль, ее просто невозможно вынести. Рейву нужен допинг и избавиться от браслетов, иначе отсюда просто не выбраться. Вплавь – нереально. Летать он, увы, не умеет. А магии у него нет.

Плеск вдалеке, розовый свет по поверхности воды. Рейв не может повернуть голову, чтобы рассмотреть, что происходит. Он просто уверен, что она рядом. Почему и с каких пор он так ждет ее, так ждет…

– Алле-алле-алле-у-у! – Старая добрая песенка из легенд. Впервые Рейв слышит ее по‐сиреньи, и это чертовски смешно, ведь он понимает слова. Он смеется от того, как все абсурдно. Отец его ненавидит, ну конечно! А девчонка-сирена мчится спасать. Или она тут случайно? – Я тебя, моряк, найду. – Тонкие руки тянутся к бортам лодки. – Будешь ты отныне мой… – Она подтягивается, показывается розовая макушка – розовая? – а потом сирена резко отшатывается и отталкивает от себя лодку. От качки у Рейва идет кругом голова, и он жмурится, издает глухой болезненный стон. Нет, нет, нет… Нет же! – Р-р-р-р! – трещит сирена. – Нет! Нет, я сказала!

– Почему я понимаю каждое твое слово? За что мне это, а, Масон?

Она совершенно на себя не похожа. Черты лица острее, кожа прозрачнее. Глаза совсем черные, а волосы розовые, как черничный лимонад. У нее очень тонкие гибкие руки.

– Что уставился? – спрашивает она не то недовольно, не то смущенно. – Попал под чары сирены?

Губы изгибаются в болезненной усмешке. У этой Брайт совсем нет милых щек, зато есть четко очерченные скулы. Глаза кажутся намного больше, ресницы – длиннее. Рейв продирается сквозь пелену собственных ощущений и чувствует ее стыд, неловкость – ей неловко, что он видит ее такой.

– Нет, – выдыхает Рейв. – Мне больно.

– Я знаю, – шепчет она. И даже один только ее голос как будто помогает.

Брайт подтягивается на руках и соскальзывает в лодку. Рейв, не отрываясь, следит за ее странно гибким телом. Она не обнажена, на ней какая‐то невесомая субстанция из молочно-белой тонкой вуали, но каждый изгиб тела виден, и это навсегда должно остаться у него в памяти. Он даже уверен, что так и будет.

– Удивлен, что нет хвоста? – ехидничает сирена.

– Нет. Ты красивая.

Она как будто не обращает на это внимания, но по новой Брайт вообще трудно что‐либо понять. Она не похожа на человека, и Рейв может думать о ней только как о потусторонней почти божественной сущности, которая почему‐то решила до него снизойти. Но в груди новое чувство – смущение. И Рейв уверен, что сердце сирены забилось быстрее. Это слишком приятно, чтобы не заболеть желанием повторить эксперимент. Вот так вдруг приходит осознание: она девчонка! Девчонки любят комплименты. Получается, теперь можно просто взять и засмущать ее, заставить ее щеки покраснеть?

– Красивая? – смеется она.

– Очень.

– И ты говоришь это иной?

– Да, – пожимает он плечами. – Живи теперь с этим.

И сил хватает‐таки на кривую усмешку.

– Я помогу тебе, – шепчет она, садится ближе. – Мне нужно тебя коснуться.

Она будто просит разрешения, а Рейв не сразу понимает почему. Конечно! Конечно, можно коснуться! Боль до странного легко лишила всей брони, что сковывала разум раньше. Становится таким очевидным, что прикасаться – нормально, смущать – нормально, делать комплименты – нормально… если хочется.

Брайт протягивает чуть подрагивающую неуверенную руку, а Рейву хочется ее поторопить, потянуть на себя, может, даже прижать к себе. Он сглатывает, борясь с желанием вмешаться, а она, приняв это за отвращение, останавливается.

– Нет… пожалуйста, – хрипит он. А потом шумно выдыхает, когда прохладные пальцы касаются воспаленной кожи лба. Она так идеально остужает, что хочется сказать спасибо… – Спасибо, – шепчет он быстрее, чем придумывает причину не делать это.

Глаза Брайт широко распахиваются. Она начинает стремительно меняться, и губы Рейва трогает улыбка, будто он встречает старого доброго друга, кого‐то родного и очень близкого. Округляются щеки, бедра, грудь. Волосы становятся привычного пшеничного оттенка, глаза, наоборот, наливаются розовым золотом. Слишком нечеловечески гибкое тело становится хрупким, угловатым. Брайт кутается в свои длинные мокрые волосы и смотрит по сторонам, ища, чем бы прикрыться. Рейв не отводит взгляда и надеется, что не выглядит слишком очарованным. Неловко тянется к замку на своей толстовке и расстегивает его онемевшими пальцами. Превозмогая боль во всех мышцах, с шипением скидывает и протягивает Брайт толстовку, искренне жалея, что не может сам накинуть ее на худые белые плечи. Она краснеет, неловко закусывает губу, кутается в толстовку и делает глубокий вдох. Садится ближе.

– Я… постараюсь, но… Сирена сильнее человека. А удержаться в ее теле иногда почему‐то трудно, – по‐человечески говорит Брайт.