– Да, это всё я знаю.

– Потом мы заболели. Есть дурацкий слух, что это как‐то связано с тем, что наши родители творили темную магию, желая… вернуть траминерцам власть или вроде того, но я не верю в это. Чушь. Кто‐то считает, что виной всему смешанные браки, чужая магия в нас намешалась и стала убивать, но делать сильнее. Тоже чушь, все сто с небольшим сильных истинных условно чистокровны.

– Условно?

– Мы… не можем проверить. Скажем так, мы чистокровны, пока не доказано обратное.

– Ты допускаешь, что это не так?

– Я не могу ничего утверждать… больше. Это было бы самонадеянно и глупо. Еще одна теория происхождения таких, как я, – естественный отбор, природа сама делает нас сильнее, почувствовав скорое вымирание расы, но наши тела с этим просто не справляются. В это я верю больше, но правда такова, что мы больны и мы живем только благодаря этому. – Он шарит в кармане штанов и достает черный кожаный футляр. Открывает. Там десяток флаконов.

Брайт тянет руку и касается пузырьков, качая головой.

– Я чувствовала твою боль много раз… она чудовищна. Так если у тебя с собой лекарство, почему тебе было больно? Я думала, ты пропустил дозу и…

– Меня сюда притащил отец и пару раз дал затрещину. И шарахнул по мозгам какой‐то странной магией. – Рейв запрокидывает голову и с вызовом смотрит Брайт в глаза, предлагая, видимо, посмеяться над этим. – Узнал про чары Фиама.

– И это… это очень плохо, – утвердительно произносит Брайт, потирая лоб тыльной стороной руки.

– Очень, – шепотом отвечает Рейв. – Я привык ненавидеть таких, как ты… Все, что я слышал с самого детства… Иные виновны во всем. Не перебивай, подожди. Я слышал, что это иные сделали с нами, что это их злые чары, как в сказках, что соседство с ними виновато. Что вообще все мы исторически вот такие сильные, а слабые – это всё от грязной крови, но это ложь, я точно знаю. Учебники переписываются быстрее, чем я успеваю их читать. Но с детства…

Он замолкает, подтягивается поближе к Брайт, и теперь его дыхание касается ее коленей.

– Я с детства приучен винить во всем вас. И с детства слышал, что цель Ордена – вылечить нас.

– А потом…

– Очистить Траминер от чужеродной магии.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – спрашивает Брайт, поджав губы. – Как это связано с твоим…

Она отворачивается, но Рейв ловит ее за подбородок и качает головой, будто умоляя не делать так больше. Потом отдергивает руку, и она ложится на колено Брайт. Та, в свою очередь, смотрит на его пальцы, безумно хочет коснуться их, но тянет время, верит, что и этот момент еще настанет.

– Мой отец собирается встать во главе Траминера. Его Орден станет основой нового мира. Мы, дети Пяти и приближенные к ним, должны… выполнять определенную миссию. Готовить себе место в новой пищевой цепочке.

– Охота?

– Охота в том числе. Комендантский час в Бовале – своеобразный… подарок нам, чтобы унизить иных еще больше. Чтобы они все, включая молодое поколение, знали свое место. Будущее – за нами.

– Но я…

– Не возмущайся. – Он качает головой. В его голосе нет жестокости и убежденности. Брайт бы назвала это разве что горечью и потому совсем не чувствует себя ущемленной или испуганной. – Если бы я мог… – Но он не продолжает, и Брайт додумывает сама.

Если бы я мог уйти? Если бы я мог это прекратить? Если бы я мог не быть траминерцем?

– Охота, травля, все это – как доказательство, что власть – это сила. Что сила – это истинные. Понимаешь? Просто жалкая попытка решить проблему жестокостью, когда нет других способов.

Она кивает.

– Когда твой отец придумает лекарство для нас… моего отца уже ничего не удержит. Он получит маленькую суперармию, доказательство, что нам не нужны лекарства, не нужны другие маги, что нас ждет великое будущее. Ему поверят все – и грязные траминерцы, и чистые. И будет война. Все, кто страдал от детей Ордена, первыми сбегут, опасаясь еще более тяжкой участи. Их родители последуют за ними, если останутся в живых. Гениальная идея Ордена действовать через детей – это куда проще, чем терроризировать родителей. Никакой родитель не бросит своего ребенка. – Голос едва не надламывается, а Брайт еле держит себя в руках, чтобы не потянуться к Рейву и не обнять его. – Новые истинные с радостью встанут под начало чистых. Грязные займут положенную им нишу и станут рабочим классом. Траминер закроет ворота, выроет артефакты других стран и станет жить дальше на своей гнилой земле.

– Неужели Ордену так страшно, что…

– Страшно. Ты видела, как тебя боялись отец и его прихвостни в твой первый день? На тебе было больше амулетов, чем я видел в жизни. Таким зарядом сдерживают армии, а не одну девчонку. Они слабы. Все они! Мой отец, отец Хардина, Блауэра. Они все ничего не стоят, и, не будь у них нас, мутантов, все бы закончилось гораздо быстрее.

– Вы, охотники… – Она смотрит на Рейва, и он поощрительно кивает, давая понять, что ответит на ее вопросы. – Убиваете?

– А ты слышала хоть об одном убийстве?

– Нет…

– Нет. При мне такого не было. Что делает сам Орден, я не знаю наверняка, но нам такой задачи не ставили. Комендантский час – не более чем унизительное глупое правило. Догнать, припугнуть, держать в страхе перманентно.

– А я думала тогда, что ты меня… – Она хлопает в ладоши, намекая на убийство, и Рейв смеется. Так искренне и громко, что она тоже начинает смеяться.

Они хохочут бесконечно долго, Рейв наклоняется вниз, Брайт сначала кажется, что он сейчас распрямится, но вместо это она чувствует, как его прохладный лоб утыкается в ее колени. Сердце тут же горячо сжимается, его простреливает болью, будто со всех сторон в мышечную ткань вонзаются острые шипованные ростки диких силков. Она сама не замечает, как ее пальцы оказываются запутанными в его волосах, потому что он утыкается лбом в ее колени. Брайт с облегчением выдыхает, нервно смеется, осознав, что так можно. Можно гладить, перебирать пряди его волос. Они мягкие, мягче, чем она думала. По бокам коротко острижены, на макушке длинные, если не собирать и не зачесывать назад – прикрывают уши.

Брайт осторожна, она боится спугнуть Рейва, будто дикого зверька, и, пока его руки покорно лежат на ее бедрах, а голова давит тяжестью на колени, она с облегчением тихо посмеивается, прикрыв глаза и наслаждаясь тишиной и нежностью момента. Они сидят так, вцепившись друг в друга, а потом Рейв медленно поднимает голову и переводит дух, но руки оставляет на ее бедрах.

Пальцы горячие, Брайт это нравится слишком сильно, чтобы заставить его прекратить. Ей кажется, что она может представить, какие они – с мозолями, порезами, ожогами. Пальцы простого сотрудника любой аптеки, пальцы врача, обычного человека. Это почему‐то так много значит, что отзывается в душе теплом. Брайт снова рассматривает его глаза и признаёт, что ей нравится и этот цвет тоже. Почему именно он достался такой расе?