Несомненно, храбрость и изобретательность парижан иссякли за время осады. Сто тридцать два дня собачьей еды плохо сказались на мыслительных способностях. Они вернулись к простейшим устремлениям – поглощать еду и оставаться в живых. Размеры их желудков и мозгов уменьшились. (Были проведены медицинские исследования, чтобы доказать это.) Когда здания внезапно исчезали в облаке пыли, они проявляли поразительно незначительный интерес. Мужчины в баре на улице Денфер, девочка, идущая домой из школы у Люксембургского сада, кони на автобусной станции Гренель не поняли ничего – стремительное движение воздуха, обрушившаяся крыша. (Все снаряды падали на левом берегу Сены.) Все остальные были зрителями и собирателями осколков прусской бомбы и отбитых кусочков камня.

Оказавшись перед лицом голода и более высокого уровня развития техники, город поддался эпидемии легковерия: мадам Бисмарк была арестована, когда она вышла за покупками, и взята в заложницы; пруссаки отправляются на Рождество на родину; тысячи овец идут в город по тайным ходам, связывающим Париж с провинциями.

Мужчины в цилиндрах мечтали об уничтожении людей в количествах, которые трудно поддаются исчислению: батальон проституток пойдет по равнине Сен-Дени, чтобы заразить прусскую армию сифилисом и оспой; перевозимая по воздуху платформа с учеными и специальными баками будет парить над прусскими боевыми порядками и разрушать их органы дыхания химическими веществами; пулемет, замаскированный под музыкальную шкатулку, играющую Вагнера, будет предложен в знак мира; с неба будет сброшен кузнечный молот на полосу три мили шириной…

Еще перед началом осады, когда вести из Седана публиковались в «Фигаро»: «Народ Франции! Огромное несчастье обрушилось на нашу Родину. После трех дней героических боев сорок тысяч человек были взяты в плен. Париж находится в состоянии обороны!» – многие из шестидесяти тысяч пруссаков, постоянно проживающих в Париже, подверглись преследованиям. Катакомбы стали готовить к длительному проживанию в них людей, а ученые были вызваны в министерство.

«На нас напали разумные варвары; цивилизованная наука должна защитить нас!»

Были эвакуированы картины из Лувра, а ценные археологические образцы перевезены из музея Клюни в подземелье Пантеона. Оказалось, что служащий парижской Газовой компании – прусский офицер. Каменоломни Монмартра были прочесаны в поисках взрывчатки. Затем стали поступать сообщения о том, что прусская армия дошла до Реймса, потом до Эперне, потом до Труайе. Сообщалось, что города в Пикардии (историческая область на севере Франции. – Пер.) и Арденнах (горная система и департамент на северо-востоке Франции. – Пер.) перестали существовать на карте.

«Фигаро» призывала парижан вспомнить бретонских партизан 1793 г., которые жили в непроходимых лесах и нападали на солдат Французской революции с топорами и копьями: «Национальная оборона требует от каждого города и деревни только одного – отпора вражескому нашествию!»

Правительство Национальной обороны распорядилось, чтобы каждый лес и перелесок в окрестностях Парижа были подожжены, «чтобы не дать противнику возможности добраться до укреплений под прикрытием».

Укрепления состояли из дороги, ряда деревьев и земляной насыпи, ведущей к валу с бастионами, располагающимися на одинаковых расстояниях друг от друга. Далее шел бруствер и дорожка, защищенная стеной, проходящей вдоль рва шириной сорок метров. Узкий проход, прорубленный в верхнем склоне, позволял войскам передвигаться под прикрытием. Человек мог обойти вокруг Парижа незамеченным ни с какой стороны. За рвом поросшая травой насыпь наклонно уходила вниз к незащищенному пространству.

15 сентября дозорные на бруствере заметили первые признаки приближающейся армии. Столбы дыма поднялись из районов Дранси, Ле-Бурже и леса Бонди. Фермеры подожгли свои стога сена, чтобы их урожай не попал в руки врага. Но огромный урожай капусты, свеклы, картофеля и редиса, который при обычных обстоятельствах прокормил бы все потребляющий город, не так легко было уничтожить. Тогда кому-то пришла в голову идея послать сообщение во все дальние деревни, в которых крестьяне жили в состоянии средневековой бедности, словно огромный город находился от них на расстоянии тысячи километров. Первой в трудные времена всегда страдала зона, поставлявшая в Париж продовольствие. Ее развитие тормозила близость столицы. Недавно антропологи исследовали те заброшенные районы, находящиеся за дальними пригородами, и признали в некоторых чертах лиц «живые следы особой расы, предшествовавшей вторжениям киммерийцев, с которых началась наша историческая эра».

Несмотря на примитивное состояние дорог и нехватку современных коммуникаций, весть по сельской местности распространилась с удивительной скоростью. Крестьяне приходили из забытых деревень с тачками и корзинами, мотыгами и вилами, с детьми, стариками и калеками в древних тележках. Иссушенная солнцем орда была выпущена на плодородные поля, и огромное племя изголодавшихся крестьян собрало за один день урожай, который Париж поедал бы в течение сезона. Они работали подвывая от радости (как рассказал «Фигаро» очевидец) и «с безумным воодушевлением, которое трудно описать», до тех пор, пока их тонкие тени не протянулись через поля. «Бедные, невежественные создания, для которых день такого бедствия стал днем торжества и празднования!»

Наверх они поехали в лифте, потому что уже не были так молоды, как раньше, а впереди был долгий вечер. Лифт фирмы «Отис», чрезвычайно похожий на кабинку горной железной дороги, довез их до первой площадки, где они заплатили еще один франк с каждого и вошли в клетку гидравлического лифта. Александрин почувствовала тяжесть в желудке и увидела, как толпы людей внизу превращаются в сцену одного из романов ее мужа – шевелящийся муравейник, а затем, когда детали исчезли, – в черно-серое пятно. Небо было обложено тучами. Она подумала о сообщениях, которые взволновали Эмиля, о том, что Эйфелева башня изменит погоду и будет притягивать к Парижу грозы.

Они смотрели сверху на кварталы, расположенные на севере и востоке, где они жили и работали. На расстоянии трех километров на каком-то окне отразился солнечный луч и, казалось, послал сигнал башне. Слева от нее стояло огромное зеленое здание вокзала Сен-Лазар, а заплатка ярко-зеленого цвета перед ним, должно быть, медная крыша церкви Святой Марии Магдалины. Мужчины – Эмиль, его издатель, зять издателя Эдмон де Гонкур и художественный критик – пытались узнать памятники и определить их местонахождение. Самым большим сюрпризом оказалось то, что на северо-востоке Парижа находилась гора с большим квадратным Буддой на вершине. У ее подножия жилые дома Монмартра и Гут д’Ор, известные своим грязным видом, выглядели яркими белыми кубиками, как дома в каком-нибудь мусульманском городе, спускающиеся вниз по склонам, словно в надежде найти внизу Босфор.