Улица Сен-Лазар вливалась в улицу Бланш через несколько метров от юго-восточного угла вокзала. Это была начальная сцена романа «Человек-зверь» – комната на пятом этаже с видом на железнодорожные пути, исчезающие в Батиньольском тоннеле, и навязчивые звуки фортепиано внизу. Было любопытно, как часто ее дух, казалось, вселялся в один из его мужских персонажей:

«– Признавайся, что ты спала с ним, или, клянусь Богом, я выпущу тебе кишки!

Он мог бы убить ее. Она видела это ясно в его глазах. Когда она падала, она заметила нож, который лежал на столе… Ее охватила робость, чувство заброшенности и осознание необходимости покончить со всем этим…

– Хорошо, это правда. Теперь отпусти меня.

То, что случилось потом, было ужасно. Признание, которое он вырвал у нее с такой силой, ударило его по лицу, как что-то чудовищное и невозможное. Он и представить себе не мог такой подлости. Он схватил ее голову и стукнул ею о ножку стола. Она стала бороться с ним, а он таскал ее по комнате за волосы, ударяя о стулья. Всякий раз, когда она пыталась подняться, он наносил ей удар кулаком, и она снова падала на пол. Стол был сдвинут и почти свален на кухонную плиту. Волосы и кровь остались на углу комода…

Музыка внизу продолжала звучать под громкий смех молодых людей».

Через несколько дней после получения письма в Медан приехал обивщик. Стены и дверь спальни нужно было обить для улучшения звукоизоляции, чтобы слуги, которым так трудно было найти замену, не испугались криков и воплей и не разбежались.

Она поехала в дом номер 66, сломала на двери замок и обнаружила квартиру пустой. Она увидела комнату, полную жизни других людей: самодельные занавески, цветы в вазе, несколько тарелок и столовых приборов, сладковатый запах грудного молока. Она нашла две колыбели, которые, вероятно, были куплены в «Самарите-не». Были фотографии в рамках – на велосипеде в Булонском лесу, где-то на пляже. Она не знала, кто сделал эти фотографии. В комнате стоял письменный стол, который она легко вскрыла и нашла в нем достаточно писем на целый роман; она начала их читать, а затем сожгла дотла.

Возможно, она пробыла в этой комнате несколько минут или больше часа. Она прошла назад мимо дома под номером 16, в котором родилась. Из-за вокзала это место было всегда многолюдным. Именно здесь можно было купить самые свежие морепродукты. Она миновала ряды торговцев рыбой, расположенные напротив вокзала, но запах той квартиры не забывался.

До тех пор, пока она не решила, что делать, они оба будут оставаться в доме. Она пошла в кухню, которую практически забросила за последние два года. По рецепту нужен был огонь, на котором можно было зажарить баранину за несколько минут, хотя единственным имевшимся мясом была рыба. Бутылка растительного масла, один помидор, чеснок, пригоршня перца. Должно быть, все знали – мужчины, разумеется, и, наверное, Маргерит Шарпантье и Джулия Доде, у каждой из которых было по трое своих детей.

Каждый день в четыре часа подавали чай с блюдом выпечки, которую нужно было съесть.

Спустя девять месяцев, в 1892 г., они вместе поехали отдыхать, просто вдвоем, в Прованс и Италию на семь недель. Он опубликовал последний роман своей великой серии, на окончание которого ушло двадцать пять лет.

Главным его героем был мужчина, доктор Паскаль, который, «забыв жить», пытается компенсировать потерянное время, влюбившись в собственную племянницу: «Вся эта отшельническая страсть не породила ничего, кроме книг». Он посвятил роман памяти своей матери и дорогой жены. Так как его жена больше не садилась рядом с журналистами за ужинами и не говорила им, что писать, роман не получил хороших рецензий.

Однако она пришла на торжественный обед, который был устроен на острове в Булонском лесу. Двести гостей перевезли на лодках через озеро, и они сидели под тентом, поедая розовую форель, телятину с грецкими орехами и спаржей, заливное с трюфелями из молодых куропаток и мороженое ассорти, празднуя завершение эпопеи «Ругон-Маккары» и предстоящее производство Мастера в ранг офицера Почетного легиона. Если верить газете, когда Шарпантье упомянул в своей речи мадам Эмиль Золя, «ей пришлось сдерживать слезы».

Шесть недель спустя она присутствовала на одном из тех ужинов в тесном кругу, главная цель которых всегда состояла в том, чтобы позволить каждому увидеть, насколько старше все выглядят. Они ужинали в доме Гонкура в Отёйе с четой Доде и другими друзьями. Мужчины разговаривали о своей трудной профессии и спрашивали друг у друга, сколько каждому платят газеты. Александрин сидела в углу с Джулией Доде и рассказывала ей о своей жизни в Медане. Эмиль в другом конце комнаты выглядел нервозным и пытался услышать, что она говорит. Время от времени он спрашивал: «Все в порядке, та petite cherie?»

«…Потом он ходит по саду в ожидании двух часов, когда доставляют газеты. Он почти ничего не говорит, за исключением того, что мне нужно пойти заняться коровой, в чем я совершенно не разбираюсь. Это работа садовницы. Затем он идет наверх читать газеты и дремать…»

Они ели ужин, сидя у окон, и увидели на небе темную тучу. Должен был пойти дождь. Она внесла свежую струю в разговор, рассказав всем, как испугался Эмиль молнии, когда был еще маленьким мальчиком. Его матери пришлось увести его в погреб и завернуть в одеяла. Даже в настоящее время в грозу им приходилось сидеть в бильярдной комнате под ворохом стираного белья с задернутыми шторами и полностью включенным освещением (так что ей приходилось надевать темные очки), а он доставал носовой платок и надевал его как повязку на глаза, что было особенно смешно, учитывая весь научный рационализм в его романах, и это Эмиль Золя, дрожащий от электрических разрядов, как какой-нибудь библейский грешник под разгневанными небесами…

Она знала, что после их ухода Гонкур запишет все в свой дневник, и, когда будущие поколения начнут изучать труды великого романиста, в его жизни не будет никаких секретов.

Осень 1895 г. в Париже была плохой. Когда мелкий дождь наконец перестал, капли дождя скатывались с листьев деревьев вдоль бульваров. Тротуары всегда были скользкими, а верхушка Эйфелевой башни терялась в облаках.

В Италии солнце задержалось надолго в это время года. Небо было ярко-синее, как в каком-то идеальносовершенном воспоминании детства. Каждый день она надевала летние платья и проводила вторую половину дня поблизости от таких мест, где можно было найти тень и прохладительные напитки.

Она писала ему каждый день из отеля «Ройял» в Неаполе и Гранд-отеля в Риме, потому что он был расстроен ее отъездом. За тридцать лет они ни разу не провели больше одного дня или двух порознь. Дочери своей сестры Элине она сказала, что влюбилась в Италию: «Там так много всего, что мы знаем только из исторических книг, но насколько они интереснее, когда можно пройтись по этим историческим местам!» Она выучила достаточно итальянских слов, чтобы делать покупки; она даже написала несколько благодарственных писем на итальянском. Но все итальянцы были такими доброжелательными, что она могла говорить по-французски, когда хотела.