Джефферсон ухмыльнулся и вытащил из чудом уцелевшего барного глобуса последнюю бутылку «Чиваса». Если бы здесь был Исаак, он бы оторвал ему руки, но было поздно: зубами откупорив горлышко, Джеф отхлебнул виски прямо из горла. Мне стало почти физически больно от того, как алкоголь заливает свежие трещины на его губах. Однако сам Джефферсон даже не поморщился.

– Твои слова лишний раз подтверждают, как мало ты знаешь о своей семье, – произнес он. – И о своем отце. Нет-нет… Дэниэль пришел бы в ужас от силы, которую сам отказался давать тебе, но которой ты обладаешь вопреки его стараниям. То сила охотника…

– Атташе, – поправил его Коул, оставляя на подоконнике отметины от ногтей. – Я атташе, а не охотник.

– Извини, совсем забыл. – Голос Джефферсона сочился издевкой. – Это же гораздо солиднее – быть у колдуньи на побегушках! Не то что продолжать благородное ремесло своих предков. Я все никак в толк не возьму: почему ты просто татушку в форме сердца на груди не набил, как все влюбленные олухи? На кой черт надо было связывать себя этими узами?! Они же страшнее брачных! Ты до этой своей ведьмы баб других не видел?

– Если ты снова хочешь поговорить об Одри, – сказал Коул удивительно ровным голосом, который перебил лишь звон стали, с которым он придвинул к себе навахон, – то иди в фургон за своим мечом.

Джефферсон капитулировал, протянув Коулу вместо меча открытую бутылку «Чиваса», но, проигнорированный, пожал плечами и сделал еще глоток.

– Ладно, я понял. Бабы – больная тема. Не буду лезть в душу и раздавать советы, как выбирать женщин. Для этого у тебя есть старший брат. Где он, кстати? Я и его хотел бы видеть. Раз вся семья теперь в сборе…

Лицо Коула предательски исказилось, и Джефферсон заметил это на миг раньше, чем тот вернул себе отрешенный вид. Гидеон и я – два человека, в разговорах о которых Коул не знал притворства. Его чувства к нам обоим были слишком сильны, чтобы их можно было контролировать.

– Он болеет, – ответил Коул сухо. – Не стоит втягивать его в это.

– Уж не по вине ли твоих подружек-ведьм Гидеон «заболел»? – сощурился Джефферсон, но вовремя сообразил, что не стоит бередить эту рану, если он хочет наладить с Коулом отношения. А он, как я видела, все-таки хотел… – Печально. Ладно, в другой раз на семейный пикник сгоняем.

Коул хранил угрюмое молчание, не разделяя ни задора Джефферсона, ни его прыткого и легкого на подъем нрава. Кроме карих глаз, кудрявых волос да ямочек на щеках, между ними будто бы и впрямь не было ничего общего: один ледяной и острый, как бритвенное лезвие, а второй теплый и искрящийся от веселья, как горящие спички, которые легко станут оружием, если бросить их в стог сена.

– Если ты всерьез намерен задержаться в Шамплейн, – вдруг начал Коул, и я по ту сторону двери поперхнулась воздухом, так прильнув к ней, что чуть не стукнулась лбом, – то тебе стоит перестать махать кулаками и начать отвечать на мои вопросы.

– Не слишком ли ты много на себя берешь? – осведомился Джефф.

– Я не собираюсь решать, останешься ли ты, – раздраженно пояснил Коул. – Спрашивать разрешение ты будешь у Одри. Я лишь решу, достоин ли ты вообще задавать ей этот вопрос.

– О боже мой, каков рыцарь! Меня сейчас стошнит. – Из гостиной донесся звук, имитирующий рвотный спазм, но уже спустя мгновение Джефф сдался: – Ладно, хочешь устроить мне допрос в стиле детективных сериалов? Да-да, я уже в курсе, кто ты и чем занимаешься. Мне как раз было интересно посмотреть, чему учат в этой вашей полицейской академии. Валяй!

– Почему ты отказался от нас с Гидеоном?

Этот вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Он, невыраженный, стучал в висках Коула с той самой минуты, как он впервые допустил мысль, что еще кто-то из его родни может быть жив. Чтобы понять это, мне даже не нужен был дар телепатии: любой бы на месте Коула спросил о том же самом.

Молча отставив на перекошенный столик бутылку, Джефферсон помолчал с минуту, подбирая слова, и лишь затем ответил:

– Потому что я ужасный человек.

– Да, это я уже понял. Другие причины есть?

– Нет, ничего ты не понял. – Джефферсон покачал головой, глядя на него со странной болезненной нежностью. Так взрослые смотрят на детей, когда им впервые приходится объяснять, что такое смерть. – Я ужасен, Коул. А еще я терпеть не могу сопливых ребятишек и всю эту… ответственность. – Он грузно опустился в кресло, предварительно поставив его, перевернутое, на ножки. – Когда Дэниэль и Лисса погибли, тебе было четыре или около того, да? А Гидеону, значит, девять. Я бы просто не вывез. Да и бабушка Розетт забила бы меня клюкой, если бы я только посмел приблизиться к вам. До лет этак тридцати я вообще был оторви и выбрось! Хочешь шок-контент? Я и охотником-то нормальным не был до той поры.

– Что это значит?

Джефф устало вздохнул, но, обрадованный, что сумел заинтересовать Коула, усмехнулся и воодушевленно продолжил:

– Думаешь, ты и твой отец – первые из Гастингсов, кто не хотел становиться охотником? В молодости мы с Дэниэлем были собственными противоположностями – он был лучшим из тех, кого ты теперь так презираешь, а я делал все, чтоб меня выгнали из Ордена. Перспектива стать рок-музыкантом и клеить девчонок привлекала меня больше, чем бесконечные разъезды по Штатам в поисках тех, кого даже в постель не затащишь, потому что в свинью превратят.

Коул не выглядел потрясенным, но лицо его дрогнуло, выдавая сомнения, а пальцы стиснули ремень штанов, за неимением зеркальца. Он действительно так мало знал о своем настоящем прошлом… О том прошлом, что плелось веками, и первый узел на котором затянулся еще задолго до его рождения. Коул всю жизнь считал, что его отец – пример для подражания, принявший волевое решение покончить с кровожадными деяниями предков и начать историю их рода с чистого листа. Узнавать, что ты ошибался, всегда было тяжко – уж я-то знала вкус разочарования.

– Когда мне исполнилось восемнадцать, Дэниэль уже успел убить столько ведьм, что никому в Ордене и не снилось. Да, он ненавидел нашу работу, но тем не менее выполнял ее добросовестно. Думаю, он никогда бы не решился уйти, если бы не Лисса. – Джефферсон сморщил нос. – Твоя мать всегда мечтала сбежать, а когда забеременела, то стала для Дэниэля центром мира, как это часто бывает. Они сразу объявили о своем намерении, но наш отец отказался их отпускать. Твой дед был… довольно сложным человеком. – И, будто подтверждая, какой неизгладимый отпечаток оставила на нем эта «сложность», Джефферсон снова отхлебнул виски прямо из горла. – Он не мог лишиться обоих сыновей, поэтому поставил ультиматум: уйти может лишь один из нас. Дэниэль умолял меня остаться вместо него… И я остался. Чего не сделаешь ради счастливого будущего своего брата? А затем все они умерли. И я остался единственным Гастингсом, преданным Ордену. Я мог бы уйти тоже, как Дэниэль, ведь держать меня на коротком поводке было больше некому, но… Зачем? Я не смог бы спать. Не смог есть. Ведь все, о чем я мог думать, – это об упущенном шансе. Будь я предан Охоте сразу, с тех пятнадцати лет, когда меня послали на инициацию – мою первую ведьмину казнь, – то, быть может, я бы успел добраться до Виктории Дефо… И убить ее раньше, чем она погубила твоих родителей.