приняться за работу и выучить балет наизусть. Он не успел это сделать, его забег уже близился к финалу.

Не то чтобы очень быстро – и все же слишком быстро. Десять лет непрерывной борьбы, в которой сгорело все – легкие, почки, а там и остальное. Распятый…

Теперь его восхищало только одно – танцовщики, их жизненная сила, их прыжки, их обольстительность, их талант, их красота и, особенно, присущая им легкость духа.

В последние свои недели он уже не сидел, а лежал в ложе, пристально наблюдая за балетными партиями, которые ему так хотелось бы станцевать. В недолгие оставшиеся дни, которые он доживал в больнице, где врачи хоть как-то облегчали его страдания, у него уже не было сил подняться, чтобы еще раз взглянуть на танцоров. Он угас в полусознании, в полусне, в лучах своей славы, которую так любил, оставив после себя ослепительные искры своего гения.

Всю жизнь он бдительно следил за своим весом, за своей худощавой фигурой жокея и даже в смерти выглядел красивым и стройным, как юноша, – таким он нравился себе и даже теперь мог бы, как Нарцисс, смотреться в зеркало воды и с наслаждением соблазнять самого себя. Если бы не лицо, измученное страданиями, ему можно было бы дать двадцать лет.

Никто не сомневался, что «священное чудовище» останется в памяти потомков, но только в вечер официальных траурных почестей стало понятно, что все состоится именно так, как он заслужил.

Разумеется, были все его награды, и все почетные звания, и напыщенные некрологи в газетах и глянцевых журналах, и проникновенные репортажи на главных телеканалах, но самым волнующим моментом стало то, что в день своих похорон «чудовище» появилось в пантеоне танцовщиков, иными словами, попрощалось с живыми в самом сердце Пале Гарнье[136], на ступенях парадной лестницы, в окружении своих товарищей – великих и рядовых танцовщиков, а также прочей публики, явившейся поглазеть на этот последний парад. Париж не мог бы воздать более высокие почести своему артисту; эта траурная церемония превратила Нуреева в легенду.

Сегодня вдовцы Нуреева ходят по улицам Парижа, встречаются, здороваются, расходятся и забывают друг друга. Дус Франсуа, Уоллес Поттс[137], а также Ролан (который утверждает, что не принадлежит к их клану, хотя это именно так) и Зизи, веселая вдова в черном траурном наряде, – все они оплакивают потерю; тем временем Хьюго[138] заправляет имуществом великого усопшего танцовщика, которое тот завещал балету. Игорь[139] и Мари-Элен[140] собрали чемоданы и отправились к нему. На улицах Рима Виттория Оттоленги[141] поддерживает священный огонь в честь ушедшего божества, в Нью-Йорке Джейн Херманн скорбит об ушедшем кумире, а в Лондоне, где бы ни прозвучало его имя, Мод Гослинг[142] уже тут как тут.

Глава девятая

10 октября 1997 года

Однажды ночью, между сном и явью, Зизи обучала Нуреева петь одну из песен Генсбура[143], и наш танцор, отнюдь не владевший техникой bel canto, впервые каким-то чудом прекрасно исполнил ее, – не хватало только софитов и публики.

Продолжая петь, Рудольф подошел ко мне, и мы, стоя лицом к лицу, сделали несколько па и начали танцевать, мы медленно кружились на одном месте, постепенно ускоряя ритм и двигаясь слаженно, как единый организм. Внезапно нас одолел смех, мы вращались все быстрее и быстрее в радостном вихре; со всех сторон стекалась публика, жадно глядя на этот спектакль: еще, еще, танцуйте еще! – кричали зрители, а Зизи восторженно аплодировала.

На аукционе Christi’s я купил черный бархатный камзол, расшитый золотыми и серебряными нитями, – Рудольф носил его в «Лебедином озере». Какое воспоминание! До сих пор явственно вижу, как он мечется от лебедя к лебедю, отыскивая свою любимую в этом балетном шедевре, куда он привносил жестокую красоту своего современного романтизма.

А потом следовал вихрь финального танца, и он исчезал, унесенный злыми колдовскими силами, которыми так умело повелевал.

В этих вихрях, в этих гениальных вспышках и в своих триумфах танцовщик останавливал время.

Приложения

Спектакли и партии

«Дон Кихот»

Когда французский и российский солист театра, балетмейстер и педагог Мариус Иванович Петипа задумал поставить балет «Дон Кихот», спектакли по одноименному произведению испанского писателя Мигеля Сервантеса были включены в репертуар многих театров Европы. В 1869 году с легкой руки Петипа история хитроумного идальго появляется на сцене московского Большого театра. В спектакле сделан упор не на классические (музыкальные), но на характерные (мимика, движения) танцы. Московская публика принимает «Дон Кихота» прохладно и очень скоро творение Петипа – Сервантеса сходит со сцены.

Но Мариус Иванович не сдается и уже спустя два года перерабатывает балет для петербургской публики, а именно для Мариинского театра. На этот раз Петипа все решил сделать наоборот: больше классических танцев, драматический финал. Да что там! Даже лошадь для своего героя Мариус Иванович отправился покупать сам:

Из воспоминаний Мариуса Петипа:

«…Отправился я на Семеновский плац и там, на Конном рынке, отыскал лошадь, достойную стать Росинантом. В вечер премьеры на сцену пришли великие князья, чтобы полюбоваться этой лошадкой с уныло повисшей головой, торчащими ребрами и волочащейся задней ногой. Великий князь Константин Николаевич спросил меня:

– Петипа, где это вы раздобыли такую лошадь, это же настоящий Росинант!

– Купил на Семеновском плацу, ваше высочество!

– И сколько за нее дали?

– Девять рублей, ваше высочество.

– Да это просто даром, Петипа! Теперь у вас одной артисткой больше!

В самом деле, при первом своем выходе лошадь имела огромный успех – публика долго аплодировала, в зале долго не смолкал хохот».

«Дон Кихоту» Петипа будет суждено снова вернуться в Москву. Спектакль будет переработан, а, по словам Петипа, «изуродован» балетмейстером Александром Горским и уже в новой редакции «Дон Кихот» появится на сцене Ленинградского театра оперы и балета имени С. М. Кирова.

В 1959 году Рудольф Нуреев исполнил в «Дон Кихоте» партию цирюльника Базиля и сделал это блестяще. Если верить биографам и журналистам, Рудольф выделял эту роль среди многих, утверждая, что через нее он может выразить присущие ему самому жизнелюбие и чувство юмора.

В 1966 году Рудольф поставил собственную версию этого балета уже в Венской опере.

А в 1972 году в Сиднее состоялась премьера одноименного фильма-балета, где Рудольф Нуреев выступил в нескольких качествах: как танцовщик, как хореограф, как режиссер. Съемки фильма-балета проходили под Мельбурном в огромном самолетном ангаре. Работа была выполнена за 25 дней. «Дон Кихот» Рудольфа Нуреева был показан в Канаде, Нью-Йорке – и повсюду