Эллисон шевелится в моих руках, и я немного отодвигаюсь.

– Хочу пить, – шепчет она, тянусь к тумбочке, на которой стоит бутылка воды. – Ты меня поджарил немного и исколол щетиной. Мне снился назойливый ежик, пристающий ко мне.

– Надеюсь, в хорошем смысле. А то мне в голову после воздержания лезут разные похабные мысли. – Ее взгляд кажется пьяным и с поволокой, она жадно делает пару глотков и снова укладывает голову теперь уже мне на грудь. Прижимает воду к груди и ждет моего вердикта или расстрела.

– Все хорошо, у нас будут дети. – Она всхлипывает. – Конечно, не сразу. Мне снова придется обходить тебя стороной и заедать свой сексуальный голод жирной пищей. Возможно, тренировать руку в ванне. Но потом это будет самое активное оплодотворение. – Ее нос явно просит салфетку, которую сейчас заменяет моя футболка, я смиренно жду, пока она выплеснет наболевшее.

Все еще слабая, она делает еще глоток, чтобы перестать захлебываться слезами радости. Я глажу ее по спине, волосам, обнимаю так сильно, как могу сейчас позволить.

– Они удалили миому? – через рыдания слышу ее голос. – Я…я нормальная, да?

– О, ты лучше всех. Поверь мне на слово, теперь тебя можно гонять целыми днями, заказывать готовить домашнюю еду, кататься на серфе. Можно делать все. Ну за исключением опять-таки секса. Кому из нас от этого должно быть больно? – Смеюсь, когда она щипает меня за сосок. – Если серьезно, я люблю твою смелость, люблю умение бороться и верить до последнего. – Я молчу о том, что я в курсе ее отказа, сейчас она обязана услышать именно эти слова. – И самое главное, я люблю тебя за то, что ты связала свою жизнь с таким придурком, как я. Покорила моё сердце и не отпускаешь его, спустя годы.

Тянусь к ее пересохшим губам и нежно целую.

– Кажется, нам придется очень много наверстать, – слишком спокойно говорит Эллисон. – Ты – моя надежда, Доусон, моя вера.

Она несколько секунду возится, чувствую, как бутылка выпадает из ее рук и оказывается зажатой, между нами. Эллисон снова уснула глубоким сном, я же остался лежать также неподвижно, чтобы не разбудить ее и не потревожить. Я понял другое… Наша одержимость друг другом – это не какой-то феномен. Это признак настоящего чувства, страха потерять и не оправдать доверие. Вот самая простая схема семейного счастья: тереться рядом друг с другом, разделять любой труд, радость, горе, проблему. Все, что стоит на вашем пути, должно быть совместным, иначе маленький камушек может стать огромным валуном, выросшим на вашей недосказанности или нежелании обсудить. Именно вот этот маленький камушек грозит стать моим рифом преткновения в ближайшем будущем, если я не поделюсь новостью.

Мой телефон снова вибрирует, я переставил его в этот режим, чтобы не было резкого звука. Освобождаюсь из объятий Эллисон и встаю с кровати. На прощание целую ее в лоб и выхожу за дверь на некоторое время.

– Да, папа. Я немного занят, – отвечаю я быстро, так как вижу в дверное окошко, как Эллисон шарит рукой по месту, где я только что лежал. У меня тут же возникает дилемма, оборвать звонок или подогнать отца.

– Что у вас, черт побери, происходит!? Эллисон телефон не доступен, ты вечно занят. Вы нас так в гроб сведете, – говорит он встревоженным голосом.

– Мы потом все расскажем, не переживайте. Уже все хорошо, – скомкано говорю отцу.

– Ваше «то все плохо, то хорошо» является приятной новостью. Для тебя уж точно, не знаю, как для Элли. Когда ты соизволишь узнать подробности, которые, я повторюсь, «очень» важны для вашей семьи, ты приедешь к старому юристу и твоему отцу по совместительству, от меня тебя ждет выговор, а от матери порка ремнем, который она уже приготовила, – строго говорит он.

– Я согласен на подзатыльник, с ремнем вы уже опоздали. – Смеюсь я словам отца.

– Пока твои старики живы, ты для нас ребенок, так что милости просим. И пока мама успокаивает бедных Шеннон и Эндрю, у тебя есть передышка, – папа вздыхает. – Я серьезно, сынок, приезжай. Надо поговорить.

С тоской смотрю на Эллисон, и на часы моего пребывания. У меня остается не так много времени до того, как покинуть ее… оставить здесь одну.

– Сегодня буду у вас, приготовьте мне нашу комнату. – Приоткрываю дверь и иду к ней, чтобы не терять отведенное нам для встречи время.

– Что, если бы ты умерла на том операционном столе? – мама вытирает руки об фартук и упирает их в бедро. – Нет, ну совесть у тебя есть? Уехали… Мы с отцом подумали о том, что вы снова придумали нечто в стиле Вегас. Но скрыть от нас… – Мама начинает рыдать в кухонное полотенце.

Вит нерешительно толкает меня в спину, мы редко видим нашу маму такой расстроенной. Я оглядываюсь на него и умоляю сделать это первым. Все-таки, доля быть младшим и любимцем принадлежит ему. Даже если нас не делили, Вит ласковей и всегда спасал. Он прикрывает один глаз и делает губы подковкой, сопротивление бесполезно, я готова умолять.

– Иди, – шепчу я ему.

– Хватит делать вид, что я не нахожусь здесь рядом с вами. Вит, на тебе есть тоже ответственность, оставить меня в неведении. Как можно быть такими жестокими? – Делаю шаг вперед вместе с братом, становимся по обе стороны от нее, опускаемся на колени и соединяем руки в форме защитного круга вокруг нашей мамы. – Вы оба бесстыжие. Дети, которые держат в неведении мать, это эгоисты. Разве я поступала так с вами?

– Еще как, – гудит с той стороны Вит. – Я последним узнал, что ты откладываешь поход к врачу. Кроме того, ни один из нас не спровоцировал бы твои слезы, мам.

Я выглядываю со своей стороны и вижу, как брат дергает головой, сейчас я должна толкнуть речь по закону жанра.

– Мамочка, я не хотела, чтобы ты тоже прошла через это. Мое настроение скакало. Доусон терпел меня, жил от анализа к анализу. Вит вообще постарался раствориться, так как я психовала по любому поводу. Я не хочу, чтобы ты покинула нас. Мы ведь тебя очень любим. Ты у нас одна. – Мама вытирает слезы, обхватывает мои щеки, сжимает их, как в детстве, и покрывает бесконечными поцелуями.

– Ну я пошел, – обиженно произносит брат. Не успевает встать, как мама делает с ним тоже самое, когда отпускает меня. – Ой, мам ну перестань, что я, маленький что ли?

Блестящие от слез глаза нацелены на нас двоих, она заставляет нас сесть прямо перед ней, вкладывает каждому в руки свою ладонь, и мы ее сжимаем. В этот момент я сама готова расплакаться, она нас так усаживала перед собой в детстве, когда мы ее расстраивали. Дальше она проводит своими теплыми морщинистыми руками по нашим пальцам и поднимает к своим губам.

– Для любой матери ее дети всегда маленькие, думаете, для меня вы изменились? Нет, Вит, ты все еще шкодный маленький мальчишка, который засунул в розетку провод, и тебя чуть не убило током. Тебя все так же ударила копытом телочка, когда ты оказался у нее за спиной, и все твои падения в дерьмо лишили нас килограммов порошка. А ты, Элли, та самая девочка, которая раздавала домашние конфеты своим подружкам, просила милостыню у случайных прохожих, чтобы помочь малоимущим семьям. И не важно, что для этого ты нагло врала, что ты сирота. Ваша человечность и любовь ко всему живому делает вас моими маленькими детьми. И я умоляю вас, не скрывайте больше. Если у вас не получается, не выходит, позовите нас с отцом. – Утыкаюсь лбом в мамины колени и начинаю реветь, не могу себе даже представить, что однажды ее не станет. И что будем делать мы? Мне всегда так страшно, когда она вспоминает наши проделки. Мама самый добрый и надежный друг, внимательный слушатель и человек, безвозмездно дарящий любовь и тепло. Она та, кто не предаст и встанет на нашу защиту, что бы мы ни сделали.