Гэррети взглянул на часы. 15.20.

— Спасибо.

— Что, опять спас тебе жизнь? — Макфрис улыбнулся.

— Именно.

— И ты думаешь, мне это приятно?

— Не знаю. Время — странная штука. Даже если идешь нормальнои без предупреждений, тебя отделяют от ограды кладбища всего две минуты. Этоочень мало.

Словно в подтверждение прогрохотали ружья. Уокер закричал,закудахтал, как внезапно схваченная фермером курица. Толпа издала низкий,продолжительный, вздох.

— Да, это мало, — согласился Макфрис. Они шли. Тенистановились длиннее. Толпа мгновенно, как по волшебству, оделась в куртки иплащи.

Откуда-то подымался дымок трубки, напомнивший Гэррети оботце. На дорогу выбежала вырвавшаяся у кого-то болонка и, тявкая, побежала заПирсоном.

Выстрел отбросил ее на обочину, и она лежала там, вздрагиваяи жалобно визжа. Никто ее не подбирал. Из толпы выбился на дорогу плачущийребенок, и на один жуткий момент Гэррети показалось, что сейчас и его постигнетсудьба болонки. Но солдат просто отвел ребенка за ограждение.

В 18.00 солнце скатилось к кромке горизонта. Воздухпохолодел.

Зрители поднимали воротники и потирали руки.

Колли Паркер, как обычно, ругал мэнскую погоду. «Безчетверти девять будем в Огасте, — думал Гэррети. — А оттуда до Фрипорта рукойподать». При этой мысли ему стало легче, хотя велика ли радость — две минутывидеть ее, если он вообще разглядит ее в этой толпе.

Вдруг ему показалось, что их там вообще не будет. Толькопарни из его класса да престарелые леди из Женского комитета — те самые, чтодва дня перед отправлением поили его чаем. Это было давным-давно.

— Давай сбавим шаг, — предложил Макфрис. — Подойдем кБейкеру и войдем в Огасту, как три мушкетера. Что скажешь?

— Ладно, — Гэррети эта мысль понравилась. Они отстали,оставив впереди угрюмого Хэролда Квинса. В полутьме они отыскали своих поголосу Абрахама: — Неужели вы решили наконец навестить нас?

— Го-осподи, это и правда он, — Макфрис вгляделся в лицоАбрахама, поросшее трехдневной щетиной. — Как похож!

— Давным-давно, — начал Абрахам чужим голосом, будто в егосемнадцатилетнее тело вселился дух, — наши предки основали здесь… Ах, черт,забыл, как дальше! Мы учили это в восьмом классе по истории.

— Лицо отца-основателя и интеллект сифилитичного осла,печально констатировал Макфрис. — Абрахам, как ты дошел до жизни такой? Вместоответа ударили выстрелы. Знакомый стук тела об асфальт. — Это был Галлант, —сказал Бейкер. — Он весь день еле шел.

— Помните тест на сочинение? — спросил вдруг Абрахам.

Все кивнули. Сочинение на тему: «Почему я решил принятьучастие в Длинном пути?» — было стандартной частью процесса отбора.

Гэррети почувствовал, как по его щиколотке течет что-тотеплое. Что это — кровь, пот, гной или все вместе? Вроде не болело, тольконосок промок.

— Ну так вот, — продолжал Абрахам, — Я сдавал этот тест безвсякой подготовки. Просто я шел в кино и проходил мимо здания, где проходилотбор.

Вы скажете, что с меня должны были потребовать карточку —это верно, как раз в тот день я случайно захватил ее с собой. Если бы ее у меняне оказалось, я бы пошел в кино и не подыхал сегодня здесь в такой веселойкомпании.

С этим все молча согласились.

— Я ответил на вопросы и вижу — в конце три чистых страницыи надпись:

“Ответьте, пожалуйста, на этот вопрос как можно объективнее,используя не более 1500 слов". Вот черт, подумал я. Остальные вопросы былилегкие.

— Ага, — хмыкнул Бейкер. — Часто ли у вас бывает понос, иупотребляете ли вы наркотики.

— Вот-вот. Я сидел над этим чертовым сочинением почти доконца, пока не вышел какой-то хмырь и не показал, что через пять минут нужносдавать.

Тогда я взял и написал: «Я хочу принять участие в Длинномпути потому, что я бесполезен для общества, и мир без меня станет лучше. А еслия вдруг выиграю, то повешу в каждой комнате своего особняка по Ван-Гогу изаведу шесть десятков первоклассных шлюх». Потом я еще подумал и приписал:

“Обязуюсь платить им пенсию по старости". Думаю, это ихи добило. Через месяц мне сообщили, что я принят.

— И ты был доволен? — спросил Колли Паркер.

— Трудно сказать. Все казалось, что это несерьезно. А потомбыло уже поздно. Одним прекрасным утром я проснулся Его Величеством Участником.Я смеялся и всем говорил, что откручу Майору яйца. Я ведь не знал тогда, чтоэто он открутит мои, — Абрахам криво улыбнулся.

Среди участников прошел шепот, и Гэррети осмотрелся.

Светящийся указатель сообщал: «Огаста 10».

— Ты и умрешь, смеясь? — спросил Колли Паркер. Абрахам долгосмотрел на него.

— Отцы-основатели не смеются, — ответил он наконец.

“И помните — если вы воспользуетесь руками или любой другойчастью тела или произнесете хотя бы слово, вы потеряете шанс выиграть десятьтысяч долларов Желаю удачи".

Дик Кларк

Огаста оказалась совсем не похожей на Олдтаун. Это былсовременный город безумного веселья, город, полный наркоманов, маньяков ипросто сумасшедших.

Они услышали Огасту задолго до того, как достигли ее.Гэррети снова и снова вспомнил про океанский прибой. Шум толпы был слышен запять миль.

Иллюминация окрасила небо апокалиптическим пастельнымцветом.

Могло показаться, что город горит.

Они сбились ближе друг к другу, как коровы в грозу. Этот ревТолпы таил для них угрозу — Гэррети так и видел этого алчущего бога ВеликойТолпы, раскинувшего вокруг Огасты свои багровые щупальца и грозящего по жратьих всех живьем.

Сам город был растерзан и пережеван этим всемогущимбожеством.

Огасты не было. Не было тучных теток, красивых девушек,пухлощеких детей с облаками сладкой ваты. Не было маленьких итальянцев,разбрасывающих ломти арбуза. Только Толпа — без лица, без тела, без мысли.Только Голос Толпы и Глаза Толпы. Толпа была одновременно Богом и Маммоной. Онатребовала страха и поклонения. Требовала жертв. Они шли по щиколотку вконфетти. Они теряли и находили друг друга в отблесках репортерских вспышек.Гэррети поймал какой-то листок — и увидел самого себя глядящего с обложкипособия по боди-билдингу. Поймал другой и увидел Джона Траволту.

Наконец, на вершине холма, откуда в обе стороны открывалсявид на беснующуюся толпу, их встретил Майор, похожий на галлюцинацию в своемджипе, в свете ослепительных красно-белых прожекторов. И участники показали,что струны их эмоций не порваны, а только расстроены, как гитара в рукахнеумелого игрока. Они — все тридцать семь оставшихся, — хрипло кричали, неслыша собственных голосов. Они кричали и кричали, и толпа, не услышав, аскорее, угадав их намерения, забилась от восторга, принимая это ихжертвоприношение. Гэррети почувствовал острую боль в груди и все равно не могзамолчать, хотя и понимал, что он на грани помешательства.