Предвкушал эту смерть.

А Стеббинс там, сзади, должно быть, смеялся над ними всеми.

Он поспешил к Макфрису, который шел, задумчиво глядя натолпу.

— Поможешь мне решить задачу? — спросил Макфрис.

— Какую?

— Кто из нас в клетке — мы или они?

— Все мы в клетке у Майора, — Гэррети засмеялся.

— Говорят, Баркович доходит?

— Думаю, да.

— Я не хочу больше его видеть. Обидно — так ожидать чего-то,а под конец разочаровываться. Может, это и есть настоящая правда жизни?

— Не знаю.

— Это все равно, что всю жизнь тренироваться в прыжках сшестом, а потом попасть на олимпиаду и подумать: "А чего это я приперсясюда с этой дурацкой палкой?”

— Ага, — Гэррети что-то беспокоило. Он задумался. Потомспросил Макфриса и подошедшего к ним Бейкера. — Вы видели Олсона перед тем, какон получил пропуск? Его волосы? — А что с ними такое?

— Они поседели.

— Да нет, не может быть, — голос Макфриса звучал испуганно.— Это была пыль.

— Поседели, — настаивал Гэррети. — Будто он провел на этойдороге всю жизнь. И знаете, когда я это увидел, я подумал… Может, это и естьбессмертие? — он замолчал, ощущая, как легкий ветерок из темноты обдувает еголицо.

— Я иду, я шел, я буду идти, — прогнусавил Макфрис. —Переведите на латынь.

Они шли. В толпе мелькали огоньки сигарет, фонарики, вспышкифотоаппаратов — земные созвездия, тянущиеся вдоль дороги в вечность.

— Фу ты, — Гэррети вздрогнул. — С ума можно сойти.

— Это точно, — Пирсон нервно засмеялся. Они поднимались надлинный пологий холм. Дорога будто стала тверже, и Гэррети казалось, что ончувствует под подошвами каждый камешек. Ветер ворошил на их пути бумажныймусор, и иногда им приходилось пробираться через кучи конфетных оберток,пакетиков из-под попкорна и сигаретных пачек.

— Что там впереди? — спросил Макфрис. Гэррети закрыл глаза,припоминая:

— Маленькие городки, я не помню. Будет еще Льюистон, второйгород штата, больше Огасты. Мы пройдем прямо по главной улице — раньше онаназывалась Лисбон-стрит, а теперь Коттер-авеню. Реджи Коттер единственным изМэна выиграл ДЛИННЫЙ ПУТЬ —.

— Он умер? — спросил Бейкер.

— Да. У него было кровоизлияние в глаз, и он пришел к финишуполуслепым. Он умер через неделю или около того, — словно оправдываясь, Гэрретизакончил. — Это было уже давно.

Все молчали. Конфетные обертки потрескивали у них подногами, как отзвук далекого лесного пожара. Из толпы вылетела ракета и унесласькуда-то в сторону Льюистона, в край Обюшонов и Лавескью, в край надписей:«Здесь еще говорят по-французски».

— А за Льюистоном?

— Мы свернем с шоссе 196 на 121-е, к Фрипорту, где я увижусвою девушку и маму. Потом мы выйдем на дорогу № 1, и на ней-то все и кончится.Они услышали выстрел.

— Это Баркович или Квинс, — сказал Пирсон. — Не знаю… Одиниз них еще идет… Баркович рассмеялся в темноте все тем же безумным смехом:

— Нет еще, сволочи! Я еще здесь! Я здеееее… Он кричал всегромче и пронзительней. Потом его руки внезапно взметнулись вверх, и он началраздирать собственное горло.

— О Боже, — простонал Пирсон, и его стошнило.

Они бежали от него, а он продолжал идти, осыпая ихпроклятиями, задрав к небу лицо, утратившее всякое человеческое подобие.

Потом крики смолкли. Баркович упал, и его застрелили, живогоили мертвого.

Гэррети повернулся и пошел вперед. На лицах тех, кто шел вокругнего, он видел отражение собственного ужаса. В судьбе Барковича все увиделипрообраз того, что случится с ними всеми на этой пыльной и кровавой дороге.

— Мне плохо, — ровным голосом сказал Пирсон. — Плохо. Ненадо.

Мне плохо. О Боже!

Макфрис глядел прямо вперед.

— Хотел бы я сойти с ума, — сказал он сквозь зубы. ТолькоБейкер молчал. И это было странно, потому что Гэррети вдруг почуял благоуханиелуизианской жимолости, услышал кваканье лягушек и тяжелое гудение цикад. И ещеон видел, как тетка Бейкера качается взад-вперед в своем кресле, улыбаясь ислушая лягушек, цикад и далекие голоса из старенького приемника.

Качается и качается, улыбающаяся и довольная, как кот,почуявший сметану.

“Мне нет дела, выигрываете вы или проигрываете — до тех пор,пока вы выигрываете”

Вине Ломбарды

День возвращался, крадучись сквозь густую белую завесутумана.

Гэррети шел один. Он не считал, сколько погибло этой ночью.Может быть, пятеро. Его ноги страдали мигренью, которая усиливалась с каждымновым шагом. По спине разливался жидкий огонь.

И все же в нем не гасло воодушевление: до Фрипортаоставалось всего тринадцать миль. Сейчас они были в Портервилле, и толпа едвавидела их сквозь туман, но продолжала ритмично скандировать их имена, как былос самого Льюистона.

— Гэррети? — это был Макфрис, череп, покрытый волосами. Егоглаза лихорадочно мерцали. — Доброе утро. Еще один день.

— Да. Много выбыло ночью.

— Шестеро после Барковича, — Макфрис достал из пояса тюбик светчиной и начал выдавливать ее в рот трясущимися пальцами. — В том числеПирсон. — Да?

— Нас осталось мало, Гэррети. Всего двадцать шесть.

— Не так уж мало.

— Нас мало. Мушкетеров. Ты, я, Бейкер, Абрахам, Колли Паркери Стеббинс, если ты его считаешь. Почему бы не посчитать Стеббинса? Итак,шестеро мушкетеров и двадцать оруженосцев. — Ты еще думаешь, что я выиграю?

— Почему это весной тут такой туман?

— Слышишь?

— Нет, не думаю. Выиграет Стеббинс. Он несокрушим, какалмаз.

Говорят, в Вегасе на него ставят девять к одному — с техпор, как выбыл Скрамм. Он ведь почти не изменился с начала пути.

Гэррети кивнул. Он достал тюбик с мясной пастой и началесть, пока не появился долго хранимый сырой гамбургер Макфриса.

— А тебе не кажется странным? — спросил Макфрис, рыгнув. —Снова появиться дома после всего этого?

Гэррети снова почувствовал воодушевление.

— Нет, — сказал он. — Мне это кажется совершенноестественным.

Они спускались с длинного холма, и Макфрис вгляделся в белоеоблако внизу.