– Когда я встретилась с вами впервые, вы, кажется, назвали Юнсу вконец испорченным отморозком…

Офицер засмеялся.

– Хоть и отморозок, но все же человек. Ведь нет таких, кто изо дня в день творит зло? Я тоже иногда выкидываю такое… Ого! Похоже, и я договорился до правды…

Попрощавшись у выхода, я зашагала к машине, по дороге оглянулась и увидела, что офицер Ли все еще стоит на прежнем месте. Я помахала рукой. Он помахал в ответ. Внезапно я задумалась: что же будет с нами после смерти Юнсу? Я сомневалась, сможем ли мы смотреть друг на друга без него. Я вдруг поняла: мысль о том, что смерть настигает лишь приговоренных к казни, – заблуждение. На самом деле, хоть и неизвестно когда, я тоже умру, и офицеру Ли суждено когда-то покинуть этот мир. Как и мать без какого-либо намека на рецидив тяжелой болезни лежит в больнице, пытаясь избежать смерти, которая и сама-то не торопилась приходить.

Солидные люди в костюмах и с черными папками в руках выходили из стоящих поодаль черных микроавтобусов, торопливо направляясь к входу. Судя по всему, адвокаты. Они тоже умрут. Даже если не торопить события, среди тех, кто сегодня находится здесь, через сто лет в живых не останется никого. И тем не менее все они торопились. Побыстрее убить… Если бы старший брат услышал мои рассуждения, он бы рассердился, утверждая, что это всего лишь приведение в исполнение приговора.

Зазвонил телефон. Тетя Моника! Мы давно не виделись, осень задувала сухим ветром, и мне еще больше захотелось с ней встретиться. Я отправилась в Соннам. Кто-то умер, и она просила приехать туда. Еще одна смерть. По словам будды Шакьямуни, самое удивительное в этом мире – что все мы живем, напрочь забывая о поджидающей нас смерти. Чтобы добраться до Соннама, я поехала в сторону Пундана. Слева от дороги на крутом склоне я заметила кладбище. Иногда я проезжала по этой дороге, возвращаясь из тюрьмы, но увидела его впервые.

– В газете я прочитал про самолет корейской авиакомпании, потерпевший катастрофу на Гуаме, – сказал Юнсу сегодня на встрече. – Я подумал: погибло аж двести человек. Я не мог уснуть. Господи, лучше бы ты забрал мою жизнь вместо тех невинных людей… Сердце сжималось от боли. Ведь у погибших наверняка остались те, кого они любили, кто сейчас скорбит и терзается.

Кладбище и потерпевший катастрофу самолет… Та осень начиналась с какого-то зловещего предзнаменования.

На пустыре позади рынка в районе, где дома плотно прижимались один к другому, были установлены несколько тентов. Я припарковала машину на углу и, зайдя на пустырь, стала искать тетю – какая-то женщина проводила меня. Тетя сидела под тентами в окружении людей. Когда я приблизилась, она притянула меня к себе.

Перед комнатой с фотографией покойной выстроилась длинная очередь. «Странно! Да кто же это умер, что в этом захолустье собралось так много людей?» – подумала я. К тому же почти все в очереди стояли со слезами на глазах. Они искренне горевали.

Тетя Моника взяла меня за руку и посмотрела в лицо снизу вверх. Ее волосы, убранные за уши, серебрились под сквозными лучами осеннего солнца. Я снова подумала, что будет, если она умрет. Маленькие руки тети были жесткими и шершавыми, словно необработанное дерево. Неожиданно мы оказались в самом начале очереди.

С фотографии в черной рамке улыбалась женщина в красивом ханбоке, традиционном наряде. Волосы спереди были разделены прямым пробором, а на затылке собраны в пучок. В комнатушке где-то в полтора пхёна (ее и комнатой-то не назовешь) с фотографией покойной едва мог уместиться один сидящий человек, помимо гроба. На входе люди выстроились в длинную очередь. Я положила цветок и поклонилась. В это время тетя Моника стояла, прислонившись к стене, рядом с которой в углу лежала груда писем до самого потолка. Таких стопок было несколько по всему периметру комнаты.

Я напоминала человека, который, выплакав положенное, интересуется: «А кто же умер?» Тетя вывела меня наружу. Пока мы были внутри, очередь из желающих помянуть покойницу, воскурив благовония в курильнице, стала еще длиннее.

– Эти люди приехали со всей страны. Среди тех, кто связан с волонтерской деятельностью в тюрьмах, нет ни одного, кто не знал бы ее. Еще в довольно молодом возрасте, ей было чуть больше сорока, она овдовела, а муж, видимо, оставил кое-что в наследство. Детей не было. Эта уважаемая женщина продала все имущество, арендовала каморку в полтора пхёна, все имеющиеся накопления перевела в наличность и положила их на хранение в комод, который ты видела в комнате. Потом с этими деньгами ездила по всем тюрьмам и переводила на счета заключенных, встречалась с ними… Видела горы писем? Все они пришли с разных уголков страны. Как-то я спросила ее: «Что будете делать, если, не дай бог, заболеете, а деньги к тому времени уже закончатся?» А она мне в ответ: «А чего переживать? Если для меня еще дела остались, то Господь восполнит всем необходимым, а нет – так заберет к себе!» Про себя я тогда подумала: ну надо же, какая непредусмотрительность! А сегодня утром она покинула этот мир. Говорят, еще вчера она посетила изолятор в Тэгу, поужинала со своими спутниками, а после расставания ушла спать… Утром открыли комод, а там денег осталось как раз на похороны.

Я снова взглянула на ту маленькую комнатку.

– Да ну?

– Вот ты недоверчивая, что ж, я тебя обманывать буду?!

– А почему в газете не напечатали?

Уже после того как вопрос сорвался с языка, я поняла, что сморозила глупость. Однако, если честно, в историю верилось с трудом. Вроде и не сказка, которую рассказывают детям на ночь, и не байка о чудесах, слушая которую, в глубине душе подозреваешь, что без выдумки не обошлось. Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Это произошло не когда-то давным-давно, не в Средневековье и не на Западе, а здесь, в Корее, да еще и в настоящее время! Дрожь пробрала от того, что на свете действительно есть такие люди!

– Она шумиху не переваривала и изо всех сил старалась избежать. Хотя раз или два в газете про нее все-таки написали. На интервью она не согласилась, так что вышла просто статья, – сказала тетя, не выпуская моей руки из ладони.

– Странно. Почему же я не слышала об этом?

Тетя промолчала. Если разобраться, пишут про это в газете или нет, я жила в полном неведении, что такие люди вообще существуют в этом мире. Я не хотела знать, потому что, как говорил с грустью в голосе дядя, если хочешь что-то познать, нужно это выстрадать. И кто бы это ни был, ты сам или кто-то другой, чтобы это прожить, надо честно на все взглянуть, прочувствовать и понять. Выходит, истинная жизнь, основанная на познании, невозможна без сострадания. А сострадание не существует без понимания, а понимание не может существовать без заботы. Любовь – это заинтересованность. Получается, старший брат Юсик, признавшийся в неосведомленности об изнасиловании, возможно, на самом деле не любил меня. Хотя он и катал меня на спине, баловал мороженым и утверждал, что всегда переживает за меня. На деле же, видя перемены, происходящие во мне, он всего лишь успокаивал себя мыслью, что не знает, почему это случилось. Таким образом, если задуматься, незнание не может служить оправданием грехов и является антонимом любви. А также антонимом к словам «справедливость, сочувствие и понимание», и даже является противоположностью единодушия, которое должно существовать между людьми само по себе.