– Я тут подумал… Я… Если ты только захочешь… Я сделаю это. Даже если я потом лишусь мундира, хотя до этого вряд ли дойдет. Даже несмотря на то, что мама будет вне себя от ярости и мне придется отказаться от должности и завести частную практику… Я пойду на это, Юджон! Если это правда, то я этого ублюдка… как… как… это… этого не должно было случиться!

От избытка чувств он замолчал. Мне стало неудобно перед ним. За все произошедшее со мной. Я почувствовала вину перед ним за то, что, как говорила тогда мать, взрослая девка выросла и специально повертела хвостом и теперь – даже спустя пятнадцать лет – заставляю страдать старшего брата. И пускай ему пришлось бы для защиты своей сестры хоть двадцать раз подряд расставаться со своим мундиром так же, как регулярно линяет золотая летучая мышь, это вряд ли сработало бы. Он прекрасно понимал это, но все равно готов был пойти на этот шаг, за что я испытывала одновременно и благодарность, и вину.

– Я служил все это время честно, мне нечего стыдиться. Я не для того стал прокурором, чтобы посылать на повторные судимости несчастных мелких воришек, как думаете вы с младшей невесткой. Я во всеуслышанье заявлял о справедливости, и поэтому, как это ни печально, мне часто приходилось привлекать к ответственности и сажать за решетку. А служил я честно потому, что кому-то нужно брать на себя роль отрицательного героя, и тогда действительно хорошие люди будут под защитой закона… Справедливость – это наказание за плохой поступок, которое ты получишь, несмотря на возможность откупиться или влиятельных родственников и друзей. Все это время я боролся за доказательство существования справедливости.

Казалось, сердце начало рваться по швам. Брат расшевелил старую рану.

– Будет тебе. Я благодарна за твои слова, больше ничего не надо… все, проехали…

И это было правдой. Его слова стали огромным утешением. Нестерпимее всего мне было от того, что меня – пострадавшую – превратили в обманщицу. И это в глазах тех, в ком я была уверена, что они меня оберегают, любят и могут убрать с моего пути всех врагов… Но вместо этого они надо мной посмеялись. Одно только произошедшее было для меня травмой, но последовавшая реакция моих родных оставила на всю жизнь глубочайший след. И то, что это были любимые мною люди, которым я доверяла, лишь усугубляло ситуацию. Однако брат утверждает, что ни о чем не знал. Скорее всего, так оно и было. Я ведь тоже не знала о поступках младшей невестки и насмехалась над ней. Когда мать возмущалась тем, что, как бы ее муж-профессор мало ни зарабатывал, это срам – так безвкусно одеваться, я ей поддакивала. Также я не знала, с какой болью жил мой старший брат и как обстоят дела у среднего с младшим… И, наверно, и дальше ничего не изменится. И мой шок от посещения тюрьмы: я не предполагала, насколько бедны заключенные, у которых не было даже тысячи вон… Не знала, что преступник Юнсу, в досье которого три зверских убийства и изнасилование, может так светло улыбаться и горько плакать. А раз не знала, то ничего уже и не поделать. Поэтому мы, по словам Иисуса, являемся именно теми, кто «не ведает, что творит», и даже больше: мы даже не подозреваем, что являемся этими самыми глупыми созданиями.

Некоторое время брат подавленно сидел. Я, пытаясь подбодрить, похлопала его по руке и постаралась улыбнуться.

– Не торопись с решением… Давай еще подумаем… – выговорил он с трудом.

– Послушай, как проводится повторное рассмотрение дела? – перевела я разговор. Брата, похоже, удивил мой вопрос. – Я имею в виду тех, кто получил смертный приговор… Возможно ли остаться в живых, проведя пересмотр дела?

Выражение страдания и сочувствия на лице брата моментально сменилось усталостью. Он стал похож на мать, когда та восклицала: «Вот ты вся в свою тетю!»

– Ну… пересмотр возможен, только если настоящий преступник схвачен или же появились важные обстоятельства, способные изменить ход дела. А что?

Чуть помедлив, я проговорила:

– Я… я же встречаюсь с заключенным смертником… Чон Юнсу… Главным обвиняемым в деле об убийстве матери и дочери в районе Имундон… Этот человек… сам он об этом не говорил, но те, кто его знают, считают, что он взял на себя вину своего подельника. А если его сообщник признался, хвастаясь похождениями, тогда ведь точно правда? Этот самый подельник сейчас находится то ли в Тэджоне, то ли в Вонджу. Ему всего лишь пятнадцать лет дали: если повезет, сможет и раньше выйти…

Брат усмехнулся, будто бы говоря: вон ты про что…

– Чего ты смеешься? Если есть возможность, я попробую уговорить его сказать правду.

Брат посмотрел на меня так, как смотрят на младшую сестру, к которой надо относиться снисходительно.

– Правду? Юджон! На этом деле давно поставили точку. К тому же органы юстиции и прокуратуры не настолько глупы. И ложь, которую говорят эти люди, далека от справедливости, которую вершит судебная система нашей страны.

Брат, давая понять, что больше не хочет об этом говорить, переключил внимание на пачку сигарет, подхватил ее и стал постукивать ей по столу.

– Я… несколько раз виделась с этим человеком… Он не лжет. И о том, что я только что тебе рассказала, проговорился надзиратель. Во время наших встреч он сказал, что тот просто хотел умереть, когда его схватили. И на первом свидании с тетей сказал то же самое. Просил оставить его в покое и дать ему умереть. Вот и получается, что он взял вину на себя, желая покончить с жизнью. Я верю этому. Ты же знаешь, я так просто людям не доверяю. Но я знаю это по себе, так как сама одно время хотела умереть. Будь я на его месте, поступила бы так же… У него нет расчета… Он хоть и преступник, но, уверяю тебя, он не лжет!

– Хватит уже об этом! – жестко отрезал брат, не в силах сдержать раздражение и гнев.

Мне показалось, что собеседник, который секунду назад с удовольствием общался и шутил со мной, вдруг принял строгий вид и с силой оттолкнул, отчего я упала навзничь. Брат, еще недавно готовый ради меня отказаться от должности и вынести общественное порицание, вдруг куда-то исчез, а вместо него появился Мун Юсик – прокурор Республики Корея. Кажется, слова «персона» и «личность» произошли от греческого театрального термина, означающего роль или маску… Оставалось решить, какое истинное лицо, а какое – маска.

– Что же такого особенного в судебной системе нашей страны? Чем же она так отличилась? Она же не Бог, чтобы все знать?

Брат строго взглянул на меня, всем видом показывая, что готов простить все, кроме этого.

– Сейчас не те времена, когда, основываясь лишь на словах преступника, выносят ему смертный приговор! Ты думаешь, стоит преступнику признаться, что он виновен, и судья – бац! – вынес решение?! – Брат повысил голос.

– И все равно ведь нельзя все знать с абсолютной точностью. Всю правду о преступлении могут знать только его участники и Бог, разве не так? Если даже в Америке, по слухам, в год выносят примерно десять ошибочных приговоров? И уже после того как человека подвергли смертной казни, обнаруживался настоящий преступник… Как ты можешь быть так уверен? Есть те, кого убили незаслуженно. Ты же не можешь не признать этого?!