— Какой леший тебя сюда вынес? Кому нужна такая храбрость… — И уже спокойнее: — Вот что, товарищ Якубовский. Храбрость — это хорошо. Если только она не единственное достоинство командира. Самое главное — это уметь управлять боем».

О мудром хладнокровии Конева рассказывал и Борис Полевой. «Когда осенью 1941 года сложилось опасное положение на калининском направлении, туда с чрезвычайными полномочиями был направлен И. С. Конев в сопровождении двух офицеров, шифровальщика и подвижной радиостанции. Приехали в Калининский военкомат. Однако у военкома не было ясности об обстановке. Было лишь известно, что немцы прошли город Зубцов. Конев прикинул, что противник может быть в городе дня через два-три.

Во дворе военкомата собралось много людей: жены военнослужащих, дети. Кругом атмосфера нервозности, паника. А надо было заниматься делом. Конев решил пойти на хитрость, которую когда-то вычитал в книге о Суворове. Сказал военкому: «Распорядитесь принести в ваш кабинет койку. Мне надо отдохнуть с дороги». Принесли койку. Конев снял сапоги, не раздеваясь лег на нее, прикрылся шинелью. Пронесся слух: заместитель командующего фронтом отдыхает.

Люди как-то сразу успокоились. Двор опустел, народ разошелся по домам. А Конев немедленно занялся организацией обороны…».

Еще одна деталь, без которой трудно представить себе личность полководца. Речь идет о его рабочем месте тех далеких военных лет. Вот каким представляется оно в описании очевидцев в середине августа 1943 года, когда советские войска устремились к Днепру, в украинской деревеньке Малые Проходы: раскладной походный стол, два стула, телефоны, остро отточенные карандаши, торчащие из стакана, лупа, на стене — складная полка, на которой избранные произведения известных военных деятелей, военные и художественные журналы. Дверь слева ведет в комнату отдыха генерала. Она обставлена с солдатским аскетизмом. Узенькая госпитальная койка, застланная шерстяным одеялом, обеденный стол, покрытый скатертью. Радиоприемник. «Пройдя путь от солдата царской армии, — писал А. Д. Окороков, — Конев научился хорошо понимать солдат. Он жил их чаяниями, делил вместе с ними радости и печали. Будучи уже крупным военачальником (речь идет о марте 1943 года, когда он командовал войсками Северо-Западного фронта. — Р.П.), Иван Степанович оставался верным старым солдатским привычкам — жил, что называется, по-спартански…»[121].

Следует особо подчеркнуть, что Иван Степанович Конев, будучи примером солдатской неприхотливости к быту, всегда отличался опрятностью в соблюдении формы одежды, чрезвычайной аккуратностью, внешней подтянутостью. «Выбрит. Китель застегнут на все пуговицы. Строен…» — таким он предстает перед военными корреспондентами в напряженные дни боев за Калинин зимой 1941 года[122].

Широк был и круг интересов полководца.

«В памятную для меня ночь под Калинином в 1941 году, — пишет Б. Н. Полевой, — Иван Степанович Конев, у которого в ту тяжелую пору был, как говорится, хлопот полон рот, удивил меня интересом к культурным ценностям древнего русского города и заботой о них». Это внимание к архитектуре, равно как и к произведениям живописи, отмечают у Ивана Степановича многие его товарищи по службе. И не случайно, что при штурме Львова артиллеристам было отдано приказание не вести огонь по центру этого старинного города, богатого памятниками прошлого. При освобождении же Ченстоховы командующий войсками фронта лично направил на самолете двух опытных офицеров-разведчиков с чрезвычайными полномочиями: организовать разминирование Ясногурского монастыря. Когда объединения фронта углубились на территорию Польши, а затем Германии, заботой командующего стал Краков с его Вавельским дворцом и Дрезден с дворцом Цвингер, где находилась знаменитая художественная коллекция картин. Мы должны сделать все возможное и невозможное, подчеркивал маршал, ставя задачу майору Л. Н. Рабиновичу, известному московскому искусствоведу, чтобы предотвратить гибель картин Рафаэля, Рубенса, Брейгеля, Дюрера и других мастеров живописи. С этой задачей команда воинов-ученых, как известно, справилась блестяще.

Увлекался Иван Степанович и историей, особенно военной. Он много читал о воинах прошлого, разбирая военное искусство Александра Македонского, Эпаминонда, Ганнибала и Юлия Цезаря, Суворова и Кутузова, Наполеона и Нельсона, глубоко вникая в теоретические разработки Ксенофонта, Вегеция и Жомини. Находил он время и для того, чтобы узнать прошлое Польши, Германии, Австрии и многих других стран, где ему довелось бывать.

Большое место в его библиотеке занимала справочная литература, в том числе «Русская энциклопедия», дореволюционные издания словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, «Толковый словарь» В. И. Даля. Здесь же «Большая Советская Энциклопедия», «Словарь основных военных терминов». Любил Конев художественную литературу, стихи, русские народные песни, раздольные, веселые и грустные. С большим интересом слушал выступления артистов Государственного академического Большого театра Н. А. Обуховой, Е. А. Степановой и A. M. Руденко зимой 1941 года. Исполнение же Я. Хейфецем и его сыном скрипичных пьес в Висбадене в мае 1945 года потрясло маршала до глубины души. Уважал Конев и спорт, особенно футбол и фигурное катание. Даже в зрелые годы по утрам регулярно занимался зарядкой, увлекался плаванием.

Борис Полевой так охарактеризовал И. С. Конева в беседе с английским писателем Александром Вертом: «Очень любит читать, поэтому возит всегда с собой целую библиотеку. Увлекается Ливием, а также нашими классиками, которых любит цитировать в разговоре, — то тут, то там ввернет что-либо из Гоголя или Пушкина, или из «Войны и мира»… Он очень аскетичен в своих привычках, не пьет и терпеть не может, когда кто-нибудь напивается. Очень требователен к самому себе… Он прекрасный стрелок…»

Вспоминается встреча с Коневым в Большом зале Политехнического музея в Москве, пишет журналист М. Вершинин.

«Аудитория собралась разная: ветераны войны, ученые, молодежь. Когда слово предоставили Ивану Степановичу, все притихли. О чем будет говорить прославленный маршал? О своих сражениях, победах? Но речь пошла о другом — о духовном облике человека.

— Нас, военных людей, иногда представляют уж слишком однобоко. С одной стороны, как огрубевших в годы суровой службы солдат. С другой стороны — людей сугубо профессиональных. То есть мало что знающих, кроме своей военной профессии. Я считаю это глубоким заблуждением…».

Никто не ожидал от Конева этого разговора. А он приводил один за другим многочисленные примеры из Льва Толстого, Клаузевица, Фрунзе, размышлял о духовном мире Кутузова, Багратиона, Дениса Давыдова.

Иван Степанович не вел дневников. Однако записи и пометки, сделанные в его рабочих тетрадях, в определенной мере раскрывают круг интересов этого человека. Вот некоторые из них. Первая — из сочинений русского историка В. О. Ключевского: «Великорусская народность в период своего формирования за 234 года (1228–1462) вынесла 160 войн… В XVI веке Московия воюет 43 года, в XVII веке — 48 лет, в XVIII веке — 56 лет. В целом для России XIII–XVIII веков состояние мира было скорее исключением, а война — жестоким правилом». Вторая выписка из Цицерона. «История — поистине вестница прошлого, свидетель времени, свет истины, жизнь памяти, наставница жизни».

И еще одна запись, на полях тетради: «Человек