Пара воинственных памятников попалась по пути. Мимо проехал открытый грузовик, полный красноармейцев. Потом еще один — в ту же сторону. В обоих была какая‑то неприятная целеустремленность. Видимо, из‑за ровного механического хода машин, так не похожего на нестройный волнообразный ход всего остального на улице — повозок, прохожих, баб, собак. Трещали воробьи. На башмаки быстро осела пыль — они сделались какими‑то пепельными.

— Вот бывшая женская гимназия, теперь школа, — звонко поясняла Патрикеева. Ей, очевидно, хотелось поболтать — она ждала вопроса: что за школа, как ученики, каникулы. Но Зайцев не задал, а взгляд Зои плавал по акациям — ей хотелось туда, в кружевную тень.

— Пришли, — наконец, объявила Патрикеева и показала на знакомый особнячок. — Теперь‑то уж точно не заблудитесь, — приветливо пропела она. — Обратно‑то дорогу вечером найдете? Запомнили? Не заблудитесь?

Зайцев ее уверил.

— Ну до вечера.

Зоя пожала ей руку, Зайцев тоже тряхнул полную мягкую ладошку.

И отметил: Патрикеева сразу не пошла, убедилась вначале, что «гости из Ленинграда» — «культурные люди» — точно двинули к входу в НКВД.

— Глядите не заблудитесь! — еще раз крикнула она.

Зайцев отметил глазами чернокрылый «Форд», стоявший у бывшего купеческого крыльца. Явно вымытый с утра: пыли на лакированных крыльях еще не было. Кто сидел внутри — рассмотреть не успел. Зоя помахала вслед Патрикеевой, обернулась к Зайцеву:

— Вы что, знаете эту машину?

— Нет.

Автомобиль облепили мальчишки. Они сами были похожи на воробьев — стремительная, чирикающая, пыльная стайка. Наиболее смелые норовили пристроить грязноватые ноги на подножки. Руки тоже не блистали чистотой.

— Эй, стекло не трожь лапами, — беззлобно прикрикнул шофер в голубой фуражке.

Шофер высунулся. Стайка дернулась, но не упорхнула — это было бы выше их сил. Шофер жестом парикмахера обмахнул фары. Бросил тряпку под сиденье, задвинулся сам. Восторженное внимание пацанят ему скорее нравилось.

Зайцев вспомнил клейкий неуклюжий диалог, вычитанный ночью. Вопросы, заданные бумажными плоскими — липовыми — героями. «Вот и ответ», — подумал он. Эти мальчишки были будущим. Оно восторженно ласкало взглядом фары, шины, нагревшиеся на солнце крылья и радиатор.

— Идете? — нетерпеливо‑раздраженно позвала Зоя. Жара, очевидно, уже доконала ее. Манжетом шелковой блузки Зоя осторожно промакивала верхнюю губу, подворачивая ее так, чтобы не оставить на шелке отпечаток помадой.

Зайцев буркнул:

— Угу.

И снова остановился. Мимо со стуком прокатили две телеги. Младая жизнь, облепившая железного коня, уже выбрала себе будущее — не обратила на деревенские колесницы ни малейшего внимания.

А Зайцев обратил. Под рогожей на одной из телег торчали приклады, а тонкие железные ноги могли принадлежать только пулемету. Красноармеец сердито перехватил чересчур понимающий взгляд Зайцева, одернул рогожу, укрыл. Не выдержал:

— Ты, гражданин, проходи. Чеши, чеши куда шел.

— А вы не ругайтесь. Не стыдно вам? — неожиданно встряла Зоя.

Видимо, в провинцию эта ленинградская мода еще не дошла. Свои бабы, конечно, могли отбрить и похуже, но не таким тоном. И не такие вот завитые, в помаде и узкой юбке. Красноармеец так обалдел, что только хмыкнул.

Зайцев успел только заметить, как из‑за угла подрулили давешние грузовики. А войти не успел — навстречу вывалили, натягивая голубые фуражки, несколько энкавэдэшников. Некоторые были в штатском, среди них выгоревшей формой выделялись красноармейцы. «По коням», — бросил кто‑то. Все быстро запрыгивали в телеги, карабкались в грузовики. Рассаживались. Мелькнула черная щетка волос.

— Товарищ Емельянов! — крикнул Зайцев.

Мотор «Форда» заурчал шефу навстречу, заволок слова. Емельянов, не глядя по сторонам, коротко бросил: «Брысь», — мальчишек сдуло как ветром. Нырнул в машину. По крышам грузовиков стали хлопать, шоферы запустили моторы. Возницы дали вожжи. Кавалькада тронулась. Исчезла. Только оседала светлая пыль и пахло в воздухе бензиновым дымком.

«Ладно, — легкомысленно подумал Зайцев. — Перебьюсь сегодня без карточек».

— Куда это они? — спросила Зоя, и только сейчас он снова вспомнил о ней. И тут же забыл. На другой стороне улицы — за оседающим шлейфом пыли — его дальнозоркие глаза приметили знакомое лицо. Вернее, сперва знакомый силуэт: слишком прямую выправку. Слишком тонкую, словно затянутую в корсет, талию. И только потом — костистое лицо, из тех, что третье сословие любит называть «породистыми».

— Вы куда? — изумилась Зоя. — Нам же в НКВД!

— Идите! Сделайте мне до конца дня статистику по району, — на ходу придумывал он. — И непременно в печатном виде!

— Статистику чего? — растерялась Зоя.

Зайцев был уже на другой стороне улицы, уже пристроился на подходящем расстоянии следом за фигурой, напоминавшей рюмку.

— Скота! — крикнул он Зое на бегу.

* * *

Курсант, спешившись, тотчас снял фуражку — на мокром от пота лбу виднелась красная полоска. Он утер лоб рукавом, как бы желая стереть ее вместе с потом.

Зайцев и сам изнывал. Как в такую жару курсанты прели в своих сапогах и галифе — он вообще не представлял. Ему казалось, что он сам мог бы варить яйца, просто подержав их у себя под мышкой. Империалистические шорты, пробковые шлемы в качестве военной формы здесь, в Новочеркасске, были, конечно, идеологически неуместны, но желанны с сугубо климатической точки зрения. Не верилось, что и здесь бывает зима. Настоящая, со снегом.

Корсет — а впрочем, Зайцев уже знал, что фамилия его Артемов, — товарищ Артемов бросил несколько коротких замечаний. Показал улыбку. Видимо, был все же доволен. Отпустил курсанта.

На манеже стояла такая звонкая пустота, какая бывает только в театре днем или в музее в выходной день.

Зайцев не переменил позу — чуть подавшаяся вперед спина, локти на барьере. От барьера пахло смолой, а доски — светлые, с бежевыми глазками на месте спиленных сучков: навели манеж, видимо, совсем недавно.

— А вам, товарищ Зайцев, не скучно? Не надоело? — обратился Артемов, подойдя.

— Нравится вам новый манеж? — ответил Зайцев вопросом.

— Подходящий. Курите? Нет? Правильно. А впрочем, черт его знает, правильно или нет. Обливайся по утрам, упражняйся с гирями, ешь простоквашу на завтрак. А тебя — чик! — и снесли в первом же бою. А я вот скриплю.

Вид у него при этом был и точно — как у старого дерева. Но такого, что простоит еще лет сто. Артемов щелкнул крышкой карманной пепельницы.

Зайцев дал ему выдохнуть сизый клуб. Папиросу Артемов держал на отлете.

— А вы — воевали?