Он провалил дело. Не удалось стать палкой в колесе: палку выбросило движением, а колесо покатило дальше, топча жертвы. Но все‑таки хотя бы некоторых он из‑под него сумел выдернуть. Вот такой теперь счет: одного спас — уже победа. Двух — триумф.

Зайцев открыл глаза и занялся тем, что всегда утешало хотя бы на время, — принялся разглядывать город, в котором знал каждую пядь. Убегали назад дома, столбы, женщины с вечными авоськами и вечной морщинкой между бровей. Убежала очередь в магазин, название которого он не успел прочесть. Убегали прохожие в кепках, тюбетейках, лысые, кудрявые. В пиджаках, цветастых платьях. Уносились прочь платочки и шляпки.

Женщина стояла, терпеливо дожидаясь, пока пройдет трамвай — чтобы перейти мостовую. Руки поверх шелкового платья — придерживают небольшой, но круглый живот извечным жестом всех будущих матерей. Знакомый камешек лица с вечным выражением принципиальности. Теперь на нем растерянность.

— Зоя! — страшно заорал Зайцев. Пассажиры пооткрывали глаза, вскочила, тряся бусами‑катушками кондукторша. — Зоя! — схватился он за раму, рванул окно вниз.

Но трамвай уже нес его дальше.