классе презрительно подтрунивали. Но если Макс, действительно, был каким-то досадно-неединообразным с другими, то Роман с виду производил впечатление спокойного, уверенного, хоть и замкнутого в себе человека. Я подумал: Романово отсепарирование от общества происходит от травли, или травля происходит от его отсепарирования? Потом сопоставил с собой до 9-го класса и с Максом Мальковым после 9-го и решил: оба процесса взаимно потенциируют друг друга, и неизвестно, с чего всё начинается.

В № 3 проживала женщина средних лет, которая предпочитала вообще ни с кем не общаться. Правда, позже, когда я жил в другом месте, она по здоровью как-то вызвала меня, и оказалось, что она вполне адекватна, рассудительна и даже, кажется, общительна по натуре. Странная вещь этот социум, не устаёшь поражаться на него…

Приехала Алина. Новый дом ей понравился. Мы сразу же что-то стали шуршать в огороде, что-то картофельно-сажательное и смородинно-пропалывательное. Из стены под нашей квартирой торчало что-то крюкообразно-кранообразное и, при наличии шланга, поливка растений была вообще не обременительна.

Я купил газету с программой телепередач и выяснилось, что в субботу вечером телевизор будет транслировать «Убить дракона» — фильм Марка Захарова, который я ещё не смотрел (моя огромная, растущая в своё время от года к году, любовь к «Обыкновенному чуду» обязывала проследить в полном объёме творчество этого мастера), и я радостно анонсировал этот просмотр Алине. Но опять вызвали (что-то почечно-коликовое), и я вернулся, когда уже одна треть была позади. Алина не была воткнута в телевизор, относилась к просмотру легко, хотя и видела, как я расстроен (в то время, в эпоху отсутствия интернета, просмотреть часть желаемого фильма было нечто почти фатальным, ибо неизвестно, будет ли в ближайшие годы повторный просмотр, и будет ли вообще когда-нибудь; приобретение видеомагнитофона и записи фильма на кассете становилось возможным, но явно не для просцовского врача-терапевта). Дальнейший просмотр выявил очевидные сложности с культурно-эмоционально-ментальным удовлетворением. Мне было смутно понятно: если в «Обыкновенном чуде» были искусно зашифрованы посылы волшебства и трагедии любви (и может быть совсем слегка, даже не по касательной, намёки на Брежнева и ему подобных), то здесь были однозначно зашифрованы исключительно политико-социологические крики. Я видел, что Алину это раздражает, это ей чернушно, да и самому мне было неприятно и негладко. Мы жили в 90-х, но не понимали, что живём в 90-х. Мы были молоды. Нам (мне, по крайней мере) казалось, что всё происходящее (крушение Союза, другие деньги, вдруг сигареты «Bond Street» на прилавках, резкая всеобщая бедность и многое другое) — суть нормальное течение жизни; я мало жил и мало знал.

На другой день Алина уезжала, а в телевизионной программе после её отъезда маячил фильм «Мёртвая зона». Я включил, но там оказалось советско-российское что-то другое. Меня ещё держала ностальгия по Кингу. Всё-таки он был неким основательным «культурным пластом» для меня и всяких Шигарёвых-Вестницких 93-94-х годов. Ведь почему-то именно после прочтения «Воспламеняющей взглядом» я вдруг взбурлил и выстрелил в пространство всей этой своей писаниной. И я тогда ещё, весной-летом, год тому назад, попытался пересказать Алине восторженно «Потаённое окно, потаённый сад», но, однако, встретил негодующий протест против таких чернушных баек и умолк задумчиво. Культура… Как её понять? Вот, например, Алина против всякой чернухи стеной своего чистого сердца стоит, а ведь и не видит, что здесь есть и урок, есть и изящество и даже поэзия своеобразная, питательница бунтующей нечёрствой души. Да как объяснить? Против железной стены сердца не попрёшь…

Саша-конюх привёз мне дрова. Груду. Напротив моего нового дома, у дороги, было что-то вроде веранды, которые бывают в детских садиках (ведь когда-то этот дом, кажется, и был детским садиком, а теперь на Текстильной улице выстроили кирпичный), там мы с Сашей и сбросили дрова. Потом я пригласил вечно-улыбающегося конюха к себе прихлебнуть чайку. Разговорились. Его видимая незатейливость, доброта и простота побудили меня поделиться тем, что я узнал из Библии. Он выслушал. Улыбка его была неизменна, но глаза неподвижны и как бы грустны. Не помню, как я выстраивал диалог, но я не был, мне кажется, чрезмерно пространен (урок восприятия многословия Павлова уже чему-то научил меня). Вдруг Саша интенсивно разродился на ответ. Он неожиданно эмоционально поведал о том, как два или три раза видел инопланетян и их корабль по утрам, и всегда на дороге Просцово — Пархово, по пути на ферму. И даже имел с инопланетянами разговор. Я нахмурился и сочувственно-внимательно слушал Сашины откровения, а про себя энергично анализировал: «надо же, я ему про Всемогущего Бога, святость Библии и исполнение пророчеств, а он — бац! — вдруг про инопланетян; откуда, каким-таким автоматом связь-то такая?» Я решил не быть настойчивым и беседу свернул.

Дрова надо было расколоть. Груда была большая. И пока я сомневался, в какой момент взять в руки топор, в дверь постучали, и возник молодой и загорелый, по самогонной необходимости, дровосек. «За два часа расколем, доктор, не сомневайся!». Я быстро рванул к Сергею за советом. Тот развёл руками: «Ну не самому же колоть, что уж ты! Всякому — своё. Тебе — людей лечить; им — на самогонку зарабатывать». Уговорились на цену, дал отмашку. Через окошко смотрел, как мой дровокол и ещё двое бойко так замахали топориками. Даже сел почитать. Вдруг — пауза. Стук в дверь. Всё тот же, потный уже. «Доктор, смотри, ты нам часть цены-то дай, надо же поправиться, а там уж мы доделаем». Смотрю на него, да, — не пот на лице его, а слёзы похмельные, и всё тело его в нетерпении как бы уже и содрогается. («Да-а», — ещё раз успокоил себя я, — «до кодирования мне ещё далеко пока».) Вышел, посмотрел. Действительно, некоторую часть раскололи. Вернулись с пророком дровосецкой бригады в дом, выдал часть. Тот — сразу к Сергею. Смотрю: на веранде быстро осушили бутылочку, без закуски, и — снова зацокали топорики. Я отстегнул треть от цены и, мне казалось, они, такие загорелые и мускулистые деревенские ребята, очень быстро всё расколят и на остатки денег как-то поживут пару дней. Но я был наивен. Прошло минут двадцать — снова пророк на пороге. «Доктор, дай ещё». Дал. Снова — к Сергею. Цикл повторился. Я понял, что к третьему возникновению пророка в дверях мне следует подготовиться. Возни́к.

— Дай, доктор.

— Доколи́, дам, как договаривались, — (экий капиталист).

— Доктор, да ты чёооо, как так-то? — мы сделаем.

— Ну, делайте.

— Доктор, дай, а…

— Не, ребят, не могу, — пытаюсь закрыть дверь.

— Доктор, дааай, — смотрю: в глазах пропасть, чёрная-чёрная.

— Ладно… — иду