Николаевич дал обещание прочесть произведение. Ведь понимание смысла жизни — несомненно важно, он понимает. Мне хотелось сказать и о Библии, но я подумал, что это, для первого раза, будет перегиб. О Станиславе Николаевиче ходили слухи, что он хорошо закладывает. И всё на фоне того, что он бегает от жены к любовнице, и что всё это очень напряжённо, совсем не так, как в случае со Светой-акушеркой и водилой-Константином. Я бывал на вызове у его мамы на улице Мичурина: вполне-себе мягкая, добрая женщина, но, и правда, как-то нехорошо сердечно-больна и грустна. Поговорили и о ней. Расстались. Ещё раз сказал, что завтра принесу книгу.

Помочь с переездом снова приехал папа. На сей раз нам не были выделены Саша с «буханкой», а выделен был Саша-конюх с конём и телегой, весьма загадочная фигура. (Этот человек особенно памятен мне тем, что он был первым, кому я стал проповедовать.) Этот конюх был в штате больницы, и основной его функцией было ранними утрами привозить на кухню молоко с Парховской фермы. Это был совсем невысокий человечек, всегда облачённый в фуфайку и валенки. От него пахло (понятно) то ли молоконавозом, то ли навозомолоком. Он всевечно улыбался в любом настроении, в чём, вероятно, была повинна чрезвычайно короткая верхняя губа: зубы у Саши всегда были наружу, почти как у доктора Ливси из мультика «Остров сокровищ». При всём этом он был женат на своей двоюродной сестре (Вероника Александровна, сообщившая мне эту кровосмесительную подробность, сделала маленькую укоризненную складочку между бровями, но от дальнейших комментариев воздержалась). Мы с папой забросили на Сашину телегу в два приёма мой скарб (ох уж это несчастное моё вечно-зелёное кресло-кровать, где оно только не побывало!), процокали, сидя в сене, с лошадкой вокруг пекарни, пруда, фабрики, и вот — моё место жительства уже не на окраине, я прямо-таки в географическом центре посёлка, под боком у всемогущей Валаамовой.

В первую же ночь я с досадой понял, что не всё учёл. Здесь не было ни муравьёв, ни клопов, ни тараканов, но здесь были мыши!.. И они не давали мне спать. Папа, по жизни привычный ко многим деревенским заморочкам, дрых как убитый, а мне казалось, что эти серенькие пронзительные зверьки, выделывающие тирэксовые дроби на кухне, бегают не по полу, а прямо по моему сердцу, царапая его своими маленькими лукавыми коготочками.

Глава 7. Пьянство

«Я пытался утешить себя вином и, сохраняя мудрость, предаться глупости» (Екклесиаст 2:3, Новый русский перевод).

На третий день после моего заселения, меня навестили Иван с женой. Как бы проведать, хорошо ли я устроился. Собственно, формально заход ко мне был делом побочным — в квартире № 1, напротив меня, жили их друзья, Сергей с женой: я уже вскользь познакомился и с ними, — они производили впечатление счастливой пары, каждому лет по 35, с дочерью-подростком. (У Ивана с женой тоже, кажется, были дети, но ещё дошколята.)

Иван зашёл, рассказал о некоторых хозяйственных тонкостях, связанных с квартирой и огородом. Потом огляделся, и из антресоля над входом извлёк нечто похожее на лампу Аладдина и с ностальгической усмешкой произнёс: «О, с этого я начинал». Из дальнейшей доверительной беседы выяснилось, что бизнесом Ивана с некоторого незапамятного времени было самогоноварение и реализация самогона (надо сказать, бизнес один из самых успешных как в Просцово, так, по-видимому, и по всей провинциальной и непровинциальной России в то непростое время). Издержкой всего этого, правда, оказалось то, что и сам Иван ушёл в страшную алкогольную зависимость и сейчас он в закодированном состоянии до ноября. Откровенно пообщавшись со мной в таком ключе, Иван вышел что-то «перетереть» с Сергеем. Ивана сменила жена Ивана, хитренькая на вид, но и открытая одновременно, молодая женщина. Заметив у меня на полу три бутылки пива «Премьер», она спросила:

— Это что, Вы для себя?

— Да, а что? — смутился-оживился-удивился я.

— Смотрите, осторожнее, — с кривой знающей улыбкой. Да, видно было, хотя бы по этим её горьким интонациям, что она обладала изрядным опытом в сфере борьбы с чужим алкоголизмом на бытовом уровне, несмотря на свою молодость и кажущуюся легковесной простодушность. Я пожал плечами:

— А что, вроде немного?..

— Ну-у-у. Сначала немного…, — да, ей к 30-ти, мне 25, отчего бы не дать мне совет? (Кстати, в момент заселения, когда эта пара присутствовала, сидя на скамейке у входа и наблюдая, как я как электровеник ношусь с мебелью, при этом весело на них поглядывая, эта дама с некой провокационной бойкостью озадачила меня вопросом: «Доктор, а сколько Вам лет?» И я задумался: что же создаёт неопределённость моего возраста?)

— Да, я понимаю, спасибо за совет, — отделался я.

Хотя (ретроспективно) я не понимал. И всё не было так просто. Возможно то, что сказала мне тогда эта женщина (вопросу которой я так удивился), было не обычным предупреждением. Теперь я знаю, что изрядное количество той боли, что я пронёс сквозь веру, и которую несу и сейчас, сконцентрировано было уже тогда, в корне её вопроса.

Родители налили мне бокальчик шампанского под Новый Год, классе в седьмом. И я почувствовал небольшую головную боль и некоторую мутность сознания и настроения, и это было неприятно. В 9-м же классе (накануне 11-го), когда поехали в Ленинград с одноклассниками, и там, украдкой от сопровождающих учителей, мы затарились пивом, и я, превозмогая неприязнь к этой противной горечи, выпил полторы или две бутылки, чтобы влиться в общее веселье, всё было иначе. Мы были в Парголово, где-то в пригороде Ленинграда, в глупой деревянной советской псевдогостинишке. И мы вышли тогда в ночь, с Алёхой Венчуком, под крест-накрест расположенные фонари, курили, откровенничали, — кто кого из девчонок любит и до какой степени (что в трезвом виде было как бы табу), и это было волшебно.

Позже брали разливное противное пиво в стеклянных трёхлитровых банках, с мужественными приключениями, продираясь в толпе бешеных советских мужиков у какого-нибудь «стопика» (115-го магазина); пили в подвале Шигарёвского дома или у меня в квартире, и потом выходили на апрельский свет, как мартовские коты, исполненные сладостного единения в ощущении вспоротой от брюха до горла многообещающей, ластящейся, игривой, неуловимой жизни, которую надо поймать, но неясно как.

Однажды я захотел выпить один, чтобы понять эти ощущения единолично, без отвлечений; ведь, в целом, я по жизни любил быть с самим собой. Я заказал в студии звукозаписи, в подвальчике на площади Ленина, альбомы «Sgt. Pepper`s Lonely Hearts Club Band» и «Beatles for Sale» на своей бобине.