– Ну что? – весело произнес Африканыч. – В ресторацию?

– Погоди, пусть сначала деньги лягут на наш счет, – немного охладил его пыл Давыдовский.

– Верно, – согласился с другом Долгоруков. – Победу празднуют не тогда, когда враг повернул вспять, а когда он разбит и сдался. Кстати, – Всеволод Аркадьевич всем корпусом развернулся к первому помощнику управляющего банком. – А когда деньги лягут на наш счет?

– Ближе к вечеру, – незамедлительно ответил Бурундуков.

Ответ всех устроил. Завтра они переведут деньги на счет торгово-закупочного предприятия «Гольденмахер и К°»; Огонь-Догановский, то бишь владелец фирмы Самуил Янкелевич Гольденмахер, став приказодателем, откроет в банке аккредитив, и человек-бенефициар, на чье имя будет записан аккредитив, получит деньги. Гольденмахер исчезает, его фирма перестает существовать, бенефициар и деньги испаряются, а команда Долгорукова становится богаче на два миллиона рублей. Точнее, на один миллион шестьсот сорок тысяч. Ведь триста шестьдесят тысяч рублей они отдадут Луке, с тем чтобы раз и навсегда развязаться с этим таинственным и зловещим Густавом… Все, операция завершена, спектакль окончен, зал рукоплещет и кричит «браво», а актеры кланяются и уходят за кулисы, уставшие, но довольные.

Так думала команда Севы. Сам же он мыслил несколько иначе…

* * *

Нет слов, чтобы описать состояние тел и душ Долгорукова и его команды, когда они узнали, что два миллиона рублей практически у них в кармане.

Улыбки не сходили с их лиц. Африканыч сыпал анекдотами безостановочно – откуда только он их знал столько! – и даже мрачноватый Лука, малость развеселившись, смеялся над ними вместе со всеми в голос.

Отпраздновать победу, когда два миллиона российских рублей легли на счет «Акционерного общества Казанско-Рязанской железной дороги», решили в саду Аркадия, что на Дальнем Кабане. Таковое предложение выдвинул Африканыч, поскольку в тамошнем летнем театрике у него были знакомые опереточные певички с экзотическими именами Колибри, Малиновка и Пчелка. К тому же там имелся роскошный, иллюминированный гирляндами и китайскими фонариками ресторан прямо на берегу озера, несколько пивных павильонов для душевного принятия марочных вин и очищенной водочки, беседок для самого различного времяпрепровождения и великолепный оркестр. Вернее, даже три оркестра: один большой и два маленьких, причем оба маленьких – женские. Словом, место для загородных гуляний публики, празднующей удачу или веселое расположение духа, было самое что ни на есть наилучшее и развеселое. Ну не мыкаться же вновь испеченным миллионерам в душном и пыльном городе! Не комильфо, господа.

А у Аркадия – комильфо! Райский уголок, где можно весело и беззаботно провести время – вечер и половину ночи. А на рассвете покинуть сей сказочный остров на легком пароходике купца Свечникова вместе с остальной вакационной публикой, дабы по приезде домой залечь в мягкую постельку и предаться навьим грезам вплоть до полудня, а может, и более.

В восемь часов вечера вся компания в лице Долгорукова, Африканыча, «графа» Давыдовского, Ленчика и Луки погрузилась на пароходик, который пришлось брать штурмом ввиду большого количества желающих попасть на сказочный остров.

Огонь-Догановского, в целях конспирации, среди этой компании не наблюдалось: афишировать знакомство директора торгово-закупочного предприятия «Гольденмахер и К°» с директорами «Акционерного общества Казанско-Рязанской железной дороги» было категорически неприемлемо, чтобы исчезновение Самуила Гольденмахера с его фирмой невозможно было бы привязать к Акционерному обществу Севы Долгорукова, когда в дело вступят полицейские и прокурорские чины.

Штурм увенчался успехом, и вскоре пароходик, наполнившись пассажирами под самую крышу, издал прощальный гудок и тяжело отчалил от пристани озера Ближний Кабан.

Все пассажиры высыпали на палубу, чтобы полюбоваться видами озера и его берегов. Разговоры, восхищенные возгласы, смех, вспыхивающий то тут, то там, – вот чем была наполнена палуба парохода, медленно, но верно преодолевающего водную гладь Ближнего Кабана.

Прошли протоку меж Ближним и Средним озерами, которая в конце июля сужалась до того, что в ней едва ли могли разойтись два даже самых легких пароходика. Иногда навстречу попадались беляны, тихвинки и унжаки, а еще прогулочные лодки, и тогда с парохода им махали шляпами и платками веселые пассажиры и кричали приветствия, заглушавшиеся пароходными гудками и шлепаниями по воде колесных лопастей.

Желающих высадиться на левом берегу Среднего Кабана у пристани возле Ботанического сада не нашлось, и пароходик, извинительно гуднув смотрителю пристани, пошел дальше.

Полюбовавшись на черных лебедей, грациозно плавающих в заводях озера, примыкающих к Ботаническому саду, счастливая компания во главе с Долгоруковым отправилась в буфетную: далее пароходик поплыл по длинной и узкой протоке, соединяющей уже Средний Кабан с Дальним, не представлявшей особого интереса для любопытствующего созерцания. То же самое стала проделывать и основная часть публики – ломиться в буфетную. Удивительное дело: в саду Аркадия их терпеливо поджидало самое изысканное угощение, причем на любой вкус, а о горячительных напитках не стоило и говорить, однако желание выпить и перекусить почему-то овладевало пассажирами пароходика именно на подходе к озеру Дальний Кабан, когда до волшебного сада Аркадия оставалось всего-то минут двадцать – двадцать пять ходу. Вот и у Всеволода Аркадьевича с его друзьями, покуда, как говорится, суд да дело, также появилось вдруг желание выпить по стопочке анисовой и закусить ее балычком или зернистой икоркой.

На подходе к буфетной они столкнулись с господином весьма специфической наружности. Росту он был едва не с сажень, одет в плисовые штаны, заправленные в смазные сапоги с отворотами, не очень чистую косоворотку, полосатый однобортный сюртучок по бедра из грубой шерсти, что зовется среди простецкой публики словом «спинжак», и засаленный картуз. Профессии означенный господин был определенно свободной, по-иному, рисковой и отчасти романтической. Этот специфический господин был явно из породы «грачей» или «шлепперов», то есть воров, таскающих из карманов все, что попадется под руку, не брезгуя памятными книжками и носовыми платками. Скорее всего, парень был из «грачей», более высокой квалификации, нежели «шлепперы», однако не дотягивающий покамест до карманников-аристократов, то есть «маравихеров», артистически облегчающих кошельки у зажиточной и чиновной публики. «Грач», задев плечом Африканыча, причем явно нарочно, и, конечно, не извинившись, нос к носу столкнулся с Ленчиком. Глаза его от удивления округлились, и он воскликнул, не обращая никакого внимания на остальных:

– Талан на майдан, Ленчик!

Ленька отвел взгляд и сделал вид, что не узнает «грача». Всеволод Аркадьевич пристально посмотрел на Ленчика, а затем перевел взгляд на нахала. Казалось, Долгоруков хотел что-то сказать, но промолчал…

– Ты что, своих не признаешь? Забурел, что ли? – загородил Ленчику проход «грач». – Это же я, Васька!

– Шайтан на гайтан, Вася, – ответил Ленчик и вымучил из себя улыбку. – Вы идите, я догоню, – сказал он, обращаясь к Долгорукову и остальным. – Вот, старого знакомого встретил…