Как многие добросердечные женщины, не имеющие собственных детей, она собирала подле себя чужих отпрысков. Во дворце устроила игровую площадку с горкой — для племянников, их товарищей и приглашенных детей из семей попроще. И во Фридхеме тоже приглашала детей служащих и из ближней округи, которые не без удивления отмечали, что учтивая принцесса даже в летний зной одета в теплое пальто.

Принцесса Эжени занималась живописью и сочиняла музыку, и тут следует сказать, что одаренность ее ярче всего проявилась в благотворительности. Музыкальные произведения вызывали должный роялистский энтузиазм у религиозной части современников, но в репертуаре не удержались — однако ж картина, запечатлевшая некую фрейлину Беннет и брата Густава, играющих в четыре руки на фортепиано, совершенно неотразима. Работы, написанные Эжени в юности, в большинстве наивны и неловки, с по-детски непропорционально маленькими головами персонажей. Как свидетельства эпохи они порой неоценимы, а порой совершенно очаровательны, хотя изобразительным искусством их не назовешь. Позднее принцесса получила специальное художественное образование, с пропорциями и прочим дело наладилось, однако шедеврами ее произведения от этого не стали. Она научилась справляться с деталями, но, с другой стороны, картины утратили бесспорный и вряд ли непреднамеренный юмор. Трогательное обстоятельство — ей вообще не довелось писать обнаженную натуру, хотя обычно это считается необходимым условием надлежащей подготовки художника. Строгая королева Жозефина решительно ей в этом отказывала. В итоге все же был достигнут компромисс, и принцессе позволили рисовать обнаженную натуру — маленьких детей.

Со временем она стала заниматься преимущественно скульптурой и очень любила работать с глиной. Одетая в артистическую блузу, она ни много ни мало заявила: «…я уже несколько лет моделирую мелкие фигурки, исполненные, конечно же, очень посредственно, но эта работа для меня — приятное занятие. Дни мои слишком коротки при том увлечении работой, что одушевляет меня…»

Целый ряд фигурок, изготовленных из так называемого фарфора-бисквита, продавался у Рёрстранда и у Густавсберга[110], причем часть выручки шла на благотворительные цели. Статуэтки миленькие или поучительные, нередко на религиозные темы, в стиле эпохи. Долгое время говорили, будто самое известное из популярных в ту пору произведений — «Ты не умеешь говорить?», прелестный малыш и собачка недоуменно смотрят друг на друга — принадлежало ей. Но эта фигурка (продававшаяся и в виде фотооткрытки) выполнена англичанином Роулендом Джеймсом Моррисом, и Эжени просто порекомендовала Густавсбергу тиражировать ее, как обнаружила в конце 1970-х искусствовед Мэрта Холькерс, которая много и успешно изучала и прелестные курьезы такого рода.

В последние годы жизни сил у принцессы было не слишком много, но тем не менее она ездила на Готланд; у себя во Фридхеме она была человеком и центром внимания, а не больной старой девой, запрятанной в стокгольмском дворце, где брат бдел о наследстве. В столицу она возвращалась морем, но писала: «Меня бесконечно утомляла поездка от гавани до дворца, приходилось восемь дней лежать пластом, только тогда телесные боли утихали».

Когда Эжени умерла, выяснилось, что в завещании она распорядилась своим полуторамиллионным состоянием так: две трети отошли племянникам, остальное же — многим ее благотворительным учреждениям. Любопытная деталь в картине ее времени. Племянники определенно обошлись бы и без денег тетушки. Но, согласно общепринятым тогда взглядам, «charity begins at home»[111], и это лишний раз подтверждает, что Эжени вовсе не была сумасбродной мечтательницей.

Фридхем перешел сначала к Оскару, сыну Оскара II, который разделял религиозные интересы тетушки, а вдобавок носил титул герцога Готландского вплоть до своей женитьбы, когда потерял и право на престол, и герцогский титул (каков бы ни был от него прок в хозяйстве). Мало-помалу принц Оскар отдал предпочтение имению поближе к Стокгольму, Фридхем же со временем был подарен ХСММ (Христианскому союзу молодых мужчин); в определенное время поместье открыто для посещений, и там устраиваются разные празднества.

Дамы-благотворительницы былых времен частенько служат мишенью для саркастических насмешек. Уже само название «Общество женщин-благотворительниц» (так оно называлось) вызывает у нас улыбку, и не без причин; а ведь они по крайней мере пытались что-то делать, причем многие совершенно искренне. И сколь благороден дух времени, когда Эжени радуется, что майор Густав фон Седервальд, управитель приюта Евгении, отпечатал уставы приюта, «стало быть, скоро мы, каждый из нас, получим возможность проштудировать их и выучить наизусть».

Несмотря на духовную патоку, которой залиты многие страницы, написанные о принцессе Эжени, она тем не менее предстает перед нами отнюдь не забавной фигурой — может быть, слегка чудаковатой, но по-своему симпатичной, ведь она упорно отстаивает свою самостоятельность и инициативность в эпоху, когда отнюдь не предполагалось, чтобы дамы королевского ранга проявляли означенные качества, тем паче с такой настойчивостью. Когда приют Евгении закрыли, жизнь давным-давно опередила это учреждение, однако большую часть своего существования оно, бесспорно, было радостью для обделенных судьбою детей, которым без этого приюта пришлось бы куда хуже.

Принц Август, заступник ничтожных

Итак, маленькая, больная и слабая Эжени, инвалид в стокгольмском дворце, кое-что после себя оставила, о ней написано несколько книг, и в жизни страны долго сохранялось множество свидетельств ее существования. Брат ее Август был настоящий мужик, выпивоха и сквернослов — что же осталось после него? Да ничего, кроме кое-каких довольно банальных побасенок и вдовы, которая в сорок один год выглядела особым курьезом, легендарная вдовствующая герцогиня Далекарлийская, о которой никто толком не знал — ни откуда она приезжала, ни почему появлялась при дворе после долгих отлучек. «Толстые курьеры герцогини Далекарлийской» — регулярные таинственные фигуры в незабвенной галерее персонажей гениального фельетониста Ред-Топа.

Герцог Далекарлийский, принц Август, младший сын Оскара I, занимал у Ред-Топа более чем заслуженное место. В остальном Август благополучно забыт всеми, за исключением нескольких специалистов по истории монархии. Даже парохода «Принц Август» в компании «Силья» уже нет; спущенный на воду в 1839 году и порой именовавшийся «Корыто-Август» или «Тихоход», он потихоньку шел навстречу печальной судьбе, сперва стал грузовым паромом «Сильи», а в конце концов был перевезен на красивое озеро Весман, где его ожидала «тоскливая старость».

Паровозу «Принц Август» на старости лет посчастливилось больше.

Даже в Далекарлии, сиречь в Даларне, память о герцоге Далекарлийском почти не сохранилась, может, разве только у офицеров Далекарлийского полка в Фалуне, которые в офицерской столовой регулярно любовались забавным полотном Бертиля Булла Хедлунда[112] «Пустошь Ромме, 1860 г. Дефиле перед принцем Августом, герцогом Далекарлийским». Ромме — учебный полигон под Стура-Туна, где в 1796–1908 годах проводились учения Далекарлийского полка; здесь и сейчас можно полюбоваться красивой старинной деревянной архитектурой, типичной для подобных учебных полигонов. Ранее это место называли Тунской пустошью, при Густаве Васе там собирались крестьянские сходы.