Если вы спросите, как это понимать, я не обижусь. Ваша правда, это странно. За те годы, что мы с Хасаном прожили под одной крышей, я, конечно, успела увидеть, что он за человек: жалкий, слабый, коварный. Но сейчас, как говорит Эстер, он стал много зарабатывать, и я знаю, что она не врет, – так у нее поднимаются брови, когда она говорит о его деньгах. Вместе с достатком к нему пришла уверенность в себе, и все то, отчего он был таким отталкивающим, осталось в прошлом. А вот другая его сторона, темная, странная, делающая его похожим на джинна, проявилась сильнее. Из-за этого меня к нему и тянет. А догадалась я об этом, читая письма, которые он мне так настойчиво шлет.

И Кара, и Хасан перенесли немало страданий из-за любви ко мне. Кара на двенадцать лет отправился в дальние странствия, исчез, обиделся. Хасан же каждый день писал мне письма, рисовал на полях птиц и газелей. Сначала эти письма научили меня бояться его, а потом мне стало интересно.

Хасана тоже занимает все, что со мной связано. Мне об этом отлично известно, а потому я не удивилась, что он знает о моем сне. Но у меня возникло подозрение: уж не дает ли ему Эстер читать мои письма к Кара? Поэтому я не стала передавать ответ через нее. Вам лучше меня известно, верны мои подозрения или нет.

Дети наконец-то вернулись.

– Что это вы так долго? – спросила я, но они сразу поняли, что я не сержусь.

Я отвела Шевкета в комнату со шкафом, взяла на руки, расцеловала.

– Замерз мой милый сыночек. Дай-ка мама поцелует твои ручки, согреет…

Руки Шевкета пахли падалью, но я не стала ничего говорить, только прижала его голову к своей груди и крепко обняла. Вскоре он согрелся и стал мурлыкать, как довольная кошка.

– Скажи, ты маму сильно любишь?

– Ммр-р-р.

– Сильно?

– Да.

– Больше всех?

– Да.

– Тогда я тебе кое-что скажу, – объявила я, понизив голос, словно собиралась поделиться тайной. – Только ты никому не говори, хорошо? – И прошептала ему на ухо: – Я тоже тебя люблю больше всех, имей в виду.

– Больше Орхана?

– Больше. Орхан маленький, глупенький, ничего не понимает. А ты умный, ты понимаешь. – Я поцеловала его волосы, вдохнула их запах. – Поэтому я тебя сейчас попрошу кое-что сделать. Вчера ты тайно передал Кара-эфенди бумажку. Сделаешь сегодня то же самое?

– Это он отца убил.

– Что?

– Он отца убил. Сам вчера сказал в доме повешенного еврея.

– Что сказал?

– «Я, – говорит, – убил твоего отца. Я много-много людей убил».

Тут случилось что-то странное. Шевкет слез с моих коленей и заплакал. С чего это он плачет? Ой, я же только что влепила ему пощечину. Я не хочу, чтобы меня считали жестокосердной, – но меня разозлило, что он говорит такое о человеке, за которого я хочу выйти замуж ради его же и его брата блага.

Бедный мой сиротка все плакал, и мне стало его так жалко, что я чуть сама не заплакала. Мы обняли друг друга, но он продолжал всхлипывать. Стоит ли так убиваться из-за одной пощечины? Я погладила Шевкета по голове.

Началось все с того, что позавчера, как вы знаете, я, разговаривая с отцом, обмолвилась, что во сне видела своего мужа мертвым. Надо сказать, за четыре года, что я жду его возвращения с персидской войны, я не раз видела его во сне, и мертвых тоже видела, но был ли кто из них моим мужем, не знаю.

Сны можно использовать по-разному. В Португалии, откуда приплыла бабушка Эстер, безбожники во сне водились с шайтаном и сношались с ним. В то время предки Эстер уверяли португальцев, что отреклись от своей иудейской веры и стали такими же, как те, христианами-католиками. Португальские же инквизиторы, замыслившие вывести их на чистую воду и всех поголовно сжечь, подвергли евреев пыткам, и те во всем сознались: рассказали о джиннах и шайтанах, которых видели во сне, да и о тех, которых не видели, тоже. Значит, в Португалии сны сгодились на то, чтобы обвинить людей в связях с шайтаном и сжечь.

Сон может быть полезен в трех случаях.

Алиф. Ты чего-то желаешь, но тебе не позволяют даже желать. Тогда ты говоришь, что видела это во сне. Получается, что ты желаешь вроде бы даже против своей собственной воли.

Ба. Ты задумала причинить кому-то зло и, скажем, кого-то оклеветать. И тогда ты говоришь: я видела во сне, как эта женщина прелюбодействует или как тому паше кувшинами носят вино. Даже если и не поверят – клевета уже прозвучала и отложилась в памяти.

Джим. Тебе чего-то хочется, но ты сама толком не можешь понять, чего именно. Ты говоришь о своих сомнениях так, словно рассказываешь запутанный сон. Его сразу растолкуют: скажут, чего тебе нужно и выполнимо ли твое желание. И ты понимаешь, что хочешь мужа, или ребенка, или новый дом…

Причем это вовсе не те сны, которые мы видим на самом деле, когда спим. Каждый рассказывает о том, что пришло ему в голову ясным днем, но так, словно он видел это ночью, – больше толку будет. Только глупцы выкладывают, что им на самом деле снится по ночам, – и либо над ними потешаются, либо толкуют сны им во зло. Настоящим снам никто не придает особой важности, даже те, кто их видит. Или, может, вы придаете?

Когда я как бы между делом сказала отцу, что муж мой, должно быть, мертв, ибо я видела это во сне, он сначала заявил, что не может считать сон убедительным доказательством, однако позже, вернувшись с похорон, признал его вещим. Получается, четыре года муж был живой, а тут вдруг умер – все не только поверили, но и сразу сжились с мыслью о том, что он мертв, как будто это уже совершенно точно установлено. Дети только тогда по-настоящему поняли, что остались сиротами, и пригорюнились.

– Ты видишь сны? – спросила я Шевкета.

– Да, – улыбнулся он, – мне снится, что отец так и не вернулся и я женюсь на тебе.

Он похож на меня, не на отца: у него мои черные глаза, тонкий нос, широкие плечи. Иногда я чувствую себя виноватой, что не передала сыновьям высокий лоб их отца, – головы у них приплюснутые.

– Ну беги, поиграйте с братом саблей.

– Отцовой старой саблей?

– Да.

Я долго сидела, подняв глаза к потолку, слушала, как звенит сабля, ударяясь о дерево, и пыталась подавить нарастающее волнение и страх. Потом спустилась на кухню и сказала Хайрийе:

– Отец уже давно просит рыбной похлебки, так что сходи, пожалуй, на рынок в Кадыргу. Но сначала достань фруктовую пастилу – куда ты ее там припрятала? – и дай детям несколько кусочков. Шевкет ее очень любит.

Шевкет, услышав мои слова, прибежал на кухню, а мы с Орханом поднялись наверх. Я взяла его на руки, поцеловала в шею.

– Э, да ты весь вспотел! А это что такое?

– Шевкет ударил. Мы играли – как будто у него дядина красная сабля.

– Синяк получился, – сказала я, потрогав ушибленное место. – Больно? Этот Шевкет такой грубый. Ладно, послушай, что я тебе скажу. Ты у меня очень умный и сообразительный мальчик, и я тебя хочу кое о чем попросить. Если сделаешь, что я попрошу, открою тебе тайну, которую ни Шевкет, ни кто другой никогда не узнает.