Валя, пошатываясь, побрела в зону отлёта, осторожно устроилась в кресле самолёта и закрыла глаза. До приземления купалась в тёмных лоскутах полусна, полубреда, и в лицо ей салютами летели осколки разбитого Хесусой стекла.

В одном осколке отражался пьяный оскал отца, в другом – натягивающий треники дядя Коля, в третьем – суетливый Юрик, в четвёртом – самовлюблённый Лошадин, в пятом – картинно падающий на колени Лебедев, в шестом – угрожающий гэбист Николай, в седьмом – альфонс Вася, в восьмом – взводящий курок Марк, в девятом – барабанящий нервными пальцами Михаил, в десятом – Виктор, скупо отвечающий «обсудим после выборов»…

А ещё в Валиной голове пульсировала перевёденная Кристианом фраза: «Она аймара, и у них в голове наоборот: спереди прошлое, а сзади будущее». Он и до этого объяснял со слов мужа Хесусы, что будущее для аймара позади, поскольку невидимо, а прошлое впереди, поскольку известно.

С трапа сошла, еле волоча ноги. Незнакомый мужчина помог погрузить вещи на тележку, а кинувшаяся на шею Вика воскликнула:

– Фигасе! Ты же стойкого зелёного цвета!

– Аллергия на экологически чистую страну, – пыталась пошутить Валя.

– Героинщики так и откидываются. Барыги дозу говном бодяжат, потом чистяк обломится, и сразу передоз, – подыграла Вика. – Чё случилось?

– Отравилась селёдкой с вишнёвым соусом, – соврала Валя.

Один маленький и два больших лестничных пролёта собственного подъезда показались восхождением на Арарат. Навстречу радостно загавкал Шарик и вышла мать.

– Проходите, проходите, сюда ставьте! – скомандовала мать водителю, поднявшему чемодан и сумку. – Ты, доча, бледная, как из гроба встала! В самолёте, говорят, мутит, как с перепою!

– Отравилась, – сказала Валя, умылась, разделась и буквально рухнула на свой диван. – Вик, прикрой меня и принеси воды.

– Может, какой ихней болезнью заразилась? – забеспокоилась мать. – Мише позвоню, скажет, какую таблетку надо.

– Отлежусь. Лучше скажи, за кого голосовала?

– За Ельцина, как ты велела, – убеждённо закивала мать, и по голосу Валя поняла, что та голосовала за Зюганова. – Хотя, конечно, при коммунистах всё было…

Хотела напомнить, что у матери при коммунистах уж точно ничего не было, но пожалела сил. Знала от Вики, что Ельцин получил в первом туре 35,28 процента, а Зюганов – 32,04.

– Морсу из ягоды надавить, как Викуське? – спросила мать, словно подчёркивая, что для Вали ни разу в жизни морса не делала.

Как говорится, «не баловала».

– Мой серебряный браслет в графин с водой киньте и балкон распахните, – попросила Валя.

– Темняк вокруг глаз такой, будто бухала без передышки, – констатировала Вика.

Кровотечение закончилось, но по-прежнему не хватало воздуха. Валя прикрыла глаза и подумала, как Хесуса поняла, что Валя уже видит стекло? Но, с другой стороны, проводя сессии регрессионной терапии, Валя и сама видела, что видели те, кому проводила.

Она спала, просыпалась, выпивала очередной стакан серебрёной воды, снова засыпала. Чувствовала, как Вика трогает лоб, считает пульс, уходит с телефоном в кухню и, видимо, советуется с отцом. Попросила её заварить головки красного клевера, собранного в парке.

– Мне лучше, – успокоила Валя, проснувшись к полудню. – Как там Оля в больнице? Навещу её на днях.

– Лежи! Наркуша решит, что сама золотая рыбка у неё на побегушках.

– С Мамочкиным ходишь?

– Ага.

Неслышно вошла мать:

– Бульону из куры наварила! Бабка твоя говорила, бульон лечит. Сон мне, доча, был, что из Швеции жениха привезла.

– Из Дании, – поправила Вика.

– Ты ж говорила, мне поздно, что «уж седой волос скоро полезет», – поддела Валя.

– Раньше в твои годы платок надевали да внуков рóстили, а теперь сызнова юбку укорачивают, – осуждающе покачала головой мать.

На следующий день Валя приняла ванну, сделала йоговскую гимнастику, почувствовала себя почти здоровой и предложила Вике побродить возле будущей квартиры на Пречистенке.

– Да тебя ветром сдует! – возразила Вика.

– Ничего, не сахарная, – ответила Валя бабушкиными словами. – И так залежалась.

– Предлагаю ченч, пойду, если выпьешь бабкин бульон, – поставила условие Вика.

Доехали на машине до Пречистенки, завернули к заветному дому и утонули в объятиях тенистого двора, наполненного той устоявшейся тишиной, какая бывает только в маленьких переулках летнего московского центра.

– Горяича послала? – неожиданно спросила Вика.

– С чего ты взяла?

– У тебя типа спина распрямилась, глаза стали другие.

– Много чего поняла про себя в Дании. – Валя остерегалась рассказывать о боливийке, чтоб Вика не вернулась к шаманским экспериментам с бубном.

– А я с Мусорским перетёрла про раздел мамкиной хаты.

– Видишь, и у тебя спина распрямилась. Только не спеши, чтоб не сглазить. Сперва внесём залог за эту квартиру.

Они несколько раз обошли вокруг дома, заглянули в окна, распланировали, как натыкают со стороны фасада сирени, и присели на скамейку.

– Селебретям разрешают хоть отдельную дверь пробить, хоть веранду присобачить. Горяич поможет.

– Но тут всё капитально.

– Прикинь, окно большой комнаты рафигачиваем в дверь, от неё ступеньки в садик, – сочиняла Вика. – Берёзовую рощу посадим, чтоб не выпасть из образа!

– Берёзам тут сухо. Надо ежедневно по ведру под каждую.

– Бабка из окна шлангом польёт.

После ритуала боливийки к Вале пришло такое внутреннее спокойствие, что переезд в четырёхкомнатную квартиру трансформировался из невероятного в очевидное.

Она уже и сама видела эту прорубленную дверь и посаженные берёзки. Хотя была суеверна и помнила: всё, что так приторно начинается, разваливается потом, как карточный домик.

И тут на сотовый позвонила Ада:

– Вернулась, Лебёдка? Передала от меня королеве чмоки?

– Конечно, королева только и ждала твои чмоки, – насмешливо ответила Валя.

– Где в данную секунду твоё физическое тело?

– На Пречистенке.

– Я затихарила бессмертный ролик «Лесной источник». В Москве уже даже щиты сняли.

– Думаешь, я поверила?

– Редкий случай, когда не вру. Подгребай бегом к залу Чайковского. На носу как бы программы по штуке баксов, и надо торгануть твоим лицом!

– Мало ты им наторговала?

– Сейчас не ради бабла, а ради второго тура выборов. Заодно новую темку обсудим, чтоб тебе в Останкино не пилить. Совсем новый формат.

И довод про «не пилить в Останкино» победил отсутствие сил:

– Зал Чайковского у памятника Маяковскому?

– Со стороны его правого башмака. Целую крепко, твоя репка!

Вика рвалась составить компанию, но Валя знала, при ней разговора не получится. Стали ловить на Пречистенке машину. Первый остановившийся водитель был курящим, второй нагловатым.

Третьей затормозила иномарка, водитель опустил стекло, и сквозь тёмные очки Валя разглядела накачанного блондина в очках, лицо которого показалось знакомым.

Надо было сказать: «Площадь Маяковского, потом проспект Вернадского», – но сказала наоборот. Это было идиотизмом с точки зрения денег, впрочем, на лице водителя читалось, что узнал Валю и везёт «за автограф для жены».

Но было и идиотизмом с точки зрения времени, Ада ждала её у