стенки приглушённо слышен равномерный бубнёж Аникеева и чуть более эмоциональные выкрики Митрича. Собеседники нашли друг друга.

Я прекрасно понимаю Надин намёк и манёвры её подружек. Слова Аникеева о том, что завтра археологи возвращаются в город, я тоже не пропустил мимо ушей.

По всем признакам это наша с Надей последняя встреча. Очевидно, нужно что-то друг другу сказать, но вот что? Пока никому из нас это не приходит в голову.

Навожу резкость на наконечник стрелы.

Мезолит не зря считают скучной эпохой. Здесь нет ни гигантских каменных топоров, которые будят в воображении образы каких-нибудь косматых охотников на мамонтов. Да и сами мамонты к этому времени уже вымерли. Нет и филигранных в своём исполнении орудий неолита, которые обрабатывались с такой скрупулёзной чёткостью, что кажутся произведениями искусства. Маленькие простые кусочки камня, по которым неспециалисту даже трудно определить, что их когда-то касалась человеческая рука.

Благодаря усилению объектива, я вижу в видоискателе крохотные сколы на наконечнике стрелы.

— Представляешь, — говорю, — десять тысяч лет назад здесь жил какой-то человек. Он держал этот камень в своих руках, стучал по нему другим камнем, чтобы сделать стрелу. Он ходил с этой стрелой по тем самым рощам, где мы с тобой гуляли, стрелял, и этот наконечник вонзался в какого-то зверя, а может быть и человека.

— От двенадцати до пятнадцати тысяч лет назад, — педантично поправляет Надя. — И с такими стрелами не воевали. Это охотничий наконечник.

— Да какая разница, — отмахиваюсь я. — Просто ты представляешь, что мы не знаем о нём ничего. Ни его имени, ни мыслей. А вот эта самая вещь осталась и дошла до наших дней… Всё готово. Следующий.

— Находка номер три. Нуклеус, — говорит Надя. — Да, мы завтра уезжаем.

— Я знаю, — говорю, не отрываясь от камеры. — Аникеев уже сказал.

— Ты будешь навещать меня в городе? — спрашивает она.

— Конечно, — с глупой улыбкой киваю я. — Ты ведь мне оставила свой телефон. Созвонимся и встретимся.

— Ты ведь в Белоколодецк поступать будешь, да? — уточняет она.

— Да, — говорю, — я же рассказывал. В училище, на фотографа.

— Ты и в училище, — блондинка морщит носик.

В Советском Союзе, конечно, нет аристократии. Но вот сословное высокомерие уже есть. Как у этой студентки истфака к слову «училище».

— Потому что в университетах на фотографов не учат, — терпеливо поясняю я. — Не считается эта профессия достойной высшего образования.

Тут я, конечно, передёргиваю. Но два-три вуза на всю страну, это, согласитесь, не идёт ни в какое сравнение с открытыми повсеместно «Педами» и «Политехами».

— Не понимаю, зачем тебе это нужно, — Надя хмурит лобик. — Ты ведь не будешь всю жизнь с фотоаппаратом бегать?

— Почему? — удивляюсь я. — Готово. Давай следующую.

— Находка номер четыре. Отщеп, — Надя делает пометку. — Потому что это хорошо в восемнадцать лет. Или в двадцать. А представь себя в сорок. Ну кем ты будешь? Это хорошее хобби, не спорю, но не профессия.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю её.

Любопытно ведь, что за мысли бродят в этой симпатичной блондинистой голове с короткой стрижкой.

— Поступай к нам на исторический, — загорается она. — Оценки у тебя хорошие. С людьми ты ладить умеешь. Аникеев вон как за тебя ухватился двумя руками. А ведь он в приёмной комиссии сидит.

— Да я историю толком не знаю, — хмыкаю я. — Да и не люблю настолько, чтобы сделать её делом всей своей жизни.

— Да кто тебе говорит про историю, — фыркает блондинка, словно я сказал жуткую глупость. — Как будто к нам кто-то из любви к истории поступает. Ну за исключением нескольких «слонов». Ты ведь комсомолец, — она не спрашивает, а утверждает. — А я, между прочим, комсорг на курсе. Продвинешься по общественной линии. А дальше хоть в комсомол, хоть в партию. Достойная жизнь будет в областном центре.

Надо же, я, и комсорг. В жизни бы не подумал.

— Достойная, говоришь? — я улыбаюсь Наде, которая разрумянилась от созерцания картины будущего, уже вставшей у неё перед глазами. — И что после меня останется при такой достойной жизни? Сборник статей, очередной отчётно-выборной конференции? Благодарственный адрес в краснокожей папочке? Я фотограф, Надя. И если бы не был фотографом, то мы бы с тобой никогда в жизни не встретились. Мне хочется после себя что-то настоящее оставить. Что-то такое, на что другие люди посмотрят и вспомнят меня, может быть, даже не зная имени, так, чтобы мне потом на том свете икалось.

— Глупый ты, — говорит Надя, с понимающей улыбкой взрослой и опытной женщины.

После чего подходит ко мне и целует, сбивая уже построенный кадр.

— Молодой, потому и глупый, — выносит она вердикт, хотя старше меня всего на два года.

— Ой, — слышится от порога Танин голос, — мы вам не помешали?

— Нет, девчонки, заходите, — говорит за нас двоих блондинка. — Давайте сюда мороженое. Алик, держи, пока не растаяло.

Долгих проводов у нас не получается. Отсняв все находки, археологи быстро уезжают. Им сегодня предстоит собирать лагерь, а с утра грузиться на автобус.

Надя снова пишет мне свой телефон и выбивает обещание позвонить, как только я соберусь в Белоколодецк. Я окажусь там раньше её, буквально завтра, но этого она не знает.

«Слонов» возле моего дома уже нет. Основные работы по крыше закончены, и «пленный» хуторянин доделывает их в сердитом одиночестве.

Сойдя на следующее утро с электрички в Белоколодецке, я впервые направляюсь не на автобусную остановку, куда обычно тянет меня толпа, а вправо, вдоль здания вокзала, к автомобильной стоянке.

Здесь, среди пары потрёпанных такси и стайки малолитражек, словно акула, заплывшая в мелководную лагуну, дожидается меня чёрная 24-я «Волга».

Глава 20

Афанасий Орлович достал из ящика стола журнал «Советское фото», полюбовался на обложку и принялся, не спеша, набивать себе трубку мягкими спиральками душистого «капитанского» табака.

На фото — стройная эффектная брюнетка, вытянулась по струнке перед прыжком в ледяную воду. Орлович гордился этой фотографией. Он считал её своим достижением. Именно он, благодаря своему чутью и таланту, вытащил этот снимок словно жемчужину из кучи дерьма и навоза.

Какому-то пацану повезло вовремя нажать на спуск… Да он даже не способен понять, какой шедевр создал. Да и создал ли? Ведь природа тоже создаёт всякие камни и коряги. И только талантливый человек может заметить в них красоту.

К пацану Орлович был великодушен, он похвалил его работы. Пускай теперь радуется в своём Телепене, или откуда он там родом. Если из парня выйдет толк, Орлович в нужный момент напомнит тому, кто вывел его «в люди».

А девчонка хороша… В ней и сила, и страсть, и энергия юности… Поработать бы самому с такой моделью…

— Антонина! — крикнул он, — принеси-ка мне коньячку!

В молодости Орлович был бабником. Вовсе не похожий на