Хмыкаю и кручу большим пальцем обручальное кольцо.

— Кстати, как у тебя дела с налогом? Ты решил вопрос?

Лучше переверну тему разговора.

— Налоговая база начислила мне стандартную оплату, само собой, не без прибавления, а вот со ставкой налоговой что-то там напортачили, и от этого обошлось вместо пяти тысяч, целых десять. Слава богу, специалист хороший попался. Она мне все объяснила, показала, как в следующий раз обходить такие каверзы и оставила на всякий случай, если возникнут еще вопросы, визитку. — Миша хотел сказать что-то еще, но тут он встрепенулся, подтянулся к спинке, занервничав. — Ты ничего такого не подумай…

— Хм, она симпатичная?

— Что?

— Симпатичная говорю? — повторяю. Миша потихоньку хмуриться, я лишь забавляюсь его нервным думанием.

— Ну да, то есть нет. Блин. Нет! Катя, она рядом с тобой не стоит. — Видимо, глумиться над мужчинами — дело женское. Почему же мы там любим их мучить? Он даже раскраснелся из-за переживания. — У нее кольцо было на пальце. Она замужем! И я женат!

— Но она умудрилась тебе дать свою визитку, — подливаю масла в огонь, — значит, это какой-то подтекст.

— Не-ет. Не может быть. Евгения не в моем вкусе, а еще старше меня.

— Евгения?

Теряюсь, хлопаю глазами и сажусь, глядя на мужа с неверием. Мне же не послышалось?

— Ну…да.

— Евгения Лазарева?

— Да.

— Говоришь не в твоем вкусе, а сам запомнил имя! — повышаю голос и отодвигаюсь от него.

Вспоминаю последнюю встречу с Лазаревой, и зуд в виде отвращения застревает во всех районах кожи. Терпеть не могу ее присутствие, как бы профессиональная участливость не доминировала в наших «светских» беседах. Женщина явно хвалиться своим статусом, ей присуще по природе брать все и не отдавать ничего. Зачем тогда миру те, кто не умеет приносить пользу обществу?

А теперь я слышу из уст своего мужа имя жены человека, чьи слова никак не могут выветриться, даже частое мытье не смывает его запах, он въелся, как растительное масло, которое вывести трудно, практически невозможно. Два сапога пара: одна — с понтами сука, другой — видный кабель.

Но куда более понимать, что мой муж запомнил ее! Я не хочу, чтобы она была в нашей жизни, только кто-то считает иначе.

— Чего ты начинаешь? — разводит руками, чем отвлекает ребенка от просмотра.

— Не надо было брать ее визитку! — огрызаюсь и поднимаюсь на ноги. — Господи, Миша. Да она в открытую к тебе подкатывала, а ты повелся. Если вы и будете решать какие-то вопросы, то точно в ее…кмх, — скованно гляжу на Артура и тише вставляю, — в ее…кровати.

Ребенка привлекает наша бытовая дискуссия. На втором фоне Печать поднимает «оптимизм».

— Чем не угодила она тебе? Мы только обсудили проблемы финансов. Все. Что еще могло между нами быть? — На долю секунды он задумывается. — Откуда ты ее знаешь?

— Она мать моей воспитанницы и мне, как никто другой, знать лучше, какими приемчиками эта Женя, — выплевываю со психу, — привораживала тебя. В ней нет ничего красивого! Уродина.

— С каких пор ты оскорбляешь других людей? — хмуриться Краснов и поднимается с дивана, нависая надо мной. — Не ты ли учила нас не касаться личности? Черт, Катя, да я вообще не понимаю, почему ты наехала на меня!?

— Учила! Только…

Только что, милая Катя? Нет причин для твоего провалившегося спокойствия в пропасть? Разъясню по буквам — С-Е-М-Ё-Н.

Нижняя губа начинает дрожать, отворачиваюсь, делаю пару шагов назад. Идиотка. Подставить себя и выгребать мусор на близком тебе человеке, с кем ты разделила столько лет счастья. Втягиваю с шумом воздух, легкие сужаются, и дрожащим голосом сетую:

— Я, наверное, пойду раньше лягу спать. Спокойной ночи.

На прощание целую в макушку сына, следую к двухстворчатым дверям и исчезаю в коридоре. А в спальне я запираюсь, подхожу к небольшому бьюти-комоду, присаживаюсь на стул и отмираю. Я на пустом месте устроила скандал, испортив не только себе настроение, а в первую очередь своим мальчикам. Что же я за мать-то такая? Мне следует меньше зацикливаться на людях, кто приносит суматоху в мой мир, между тем я зачем-то приписываю близким того, чего на самом деле нет. Возможно, так я защищаюсь, мню, будто не одна поймана в сетку, и свои же плохие качества приватизирую другим. Возможно, оцениваю себя со стороны. Не знаю. Я делаю все наперекор себе.

Устремляю взор на декоративный помост, затем выше и встречаюсь со своей тенью, отразившейся в зеркале. Гляжу на нее в упор, и тут же проявляется оскал, в котором читается спесь и мрачность: «Высокомерная дурында. Я тебе говорила, а ты повела носом». В глазах поселился демонический блеск, уголки губ дрожат в странном послевкусии.

На секунду прикрываю глаза, и картина вчерашнего распутства мазком щекочет внутренности, содрогаются прежние устои, которые вырабатывала годами после ухода из детдома.

Фарфор. Вот чем можно обозначить линию между «до» и «после», ломкий и душераздирающий. Я запуталась в себе и мало что понимаю в своих ощущениях.

Тяжело выдыхаю, волосы трепещутся от еле заметного дуновения.

Я столкнулась с противовесом. С одним я спокойна, отголоски проблем не путаются, полно нежности и мягкого течения. Меня ничто не тревожит, потому что твердая рука не дает споткнуться на пол пути и оставить все. Это как облака, передвигающиеся в вышине неба, за которыми расширяется целая Вселенная. А с другим… Безумие, страсть, вихревое распутье, сладкий плод. Мои шрамы кровоточат и в то же время заживают. Он становиться аксиомой переворота; детского раскола личности; пошатнувшейся устойчивости. Сметает разом и после себя оставляет руины.

Два человека.

Две разные чаши.

Как принято, выбирать приходиться лишь одного.

Разочарованно стону, складываю руки полочкой на комоде и упираюсь лбом в них. Не надо этого…

При всем этом, как бы странно не звучало, я не хочу останавливать надвигающееся НЕЧТО. Много мрачного в моем прошлом присутствовало, где-то я переставала верить и доверять, становилась порождением дьявола, обманывая и впуская слухи, залечивала раны, отдаваясь алкоголю и гулянкам. Последний год пребывания там…словно вычеркнули из памяти. Ничего не помню. А тут…каждую мелочь записываешься первым планом.

Одна из воспитательниц детдома сказала мне однажды: «Пришла в этот мир никем и уйдешь никем». Уф, прекрасный девиз для будущей социализации осиротевших детей. Тошно смотреть на самоуничтожение, на попытки сойти с тропы, на хулиганство и разврат, ведь часто в детских домах из принципа распробовать жизнь подростки, даже дети с двенадцати лет, отдаются этим «химическим» предпочтениям. Вследствие чего коэффициент смертей детей без подачек государства и покрова домашнего очага разлагаются прямо на глазах.

Вы