вытоптанным тропинкам, что углубляются в лес. Непроизвольно поворачиваюсь назад, как бы меня не потерял мой сын, только его мало беспокоит отсутствие матери.

Вздыхаю и чуть не падаю, запнувшись об корягу под снегом. Большие руки ловят меня, прижимают к себе и окончательно прячут в потемках заснеженного леса, в котором легко сойти с тропы и прийти к волнующей точке.

Голоса стихают, детские крики становятся не такими надоедливыми, на смену приходит пугающая тишина с тихим журчанием птиц — над головами пестрят хвойные ветки, с которых глухим ударом падают комки снега и по которым прыгают маленькие жители. Замечаю серую шубку, юркнувшую высоко к небу, к самому пику сосны. Белка. Где-то впереди мелькают однократные цвета коры, у каких-то деревьев раскрываются ямы, уходящие к корням природы. Видимо, кабаны пытались достать небольшой прокорм.

Клубки пара вылетают из рта, ударяются в лицо и развеваются, забирая с собой минуты гармонии природы. Когда ты нескончаемо вынужденно контролируешь себя, забываешь вкус утомления от изнуряющей тренировки.

Шаги ускоряются, походка становится более вспыльчивой, вследствие чего приходиться бежать за ним. Дергаю руку, вырываясь из его хватки, и злобно огрызаюсь:

— Полегче! Что с тобой такое?

Он нависает надо мной, горой мышц и непреступным азартом, заполняя пространство без лазеек на бегство. Отступаю назад, но он движется синхронно со мной.

— Тоже ничего, Катюша? — язвит громила, притесняя своей грудью. Делаю еще один спасательный шаг, и спиной натыкаюсь на толстый ствол дерева. Пальцами моментально впиваюсь в кору, царапая ткань перчаток. — То есть со мной ты держишь иголки на прицеле, а с ним улыбаешься?

— Он не пытается меня достать, — безразлично выдыхаю, вытягиваюсь, как струна и скрещиваю руки на груди.

Лазарев становиться вплотную, расставляет по обе стороны от моей головы руки и со знанием философа впивается колючим взглядом. Холодок распространяется по рукам, овевает грудь, спину, а на мне толстый слой из утепленной одежды. Что со мной творится?

— Скучала по мне, Снежная королева?

— Как еще, — фыркаю, стискивая челюсть.

Наклоняется и проводит носом по моей щеке — краткость прикосновения зажигает опасные рычаги и одновременно вожделение.

— Скучала… Ты меня искала.

— Я только убеждаюсь в твоей самоуверенности. Ты для меня, — тыкаю указательным пальцем несколько раз в его грудь, которая кажется камнем, — как помойное ведро.

С вызовом ухмыляется.

— А Никита?

— Хм, — делаю вид, что задумалась, — Ник классный парень. С ним бы я встречалась, если не усложняли некоторые обстоятельства. Во-первых, я замужем. Во-вторых, у меня есть ребенок.

Не устану повторять одни и те же термины, лишь бы он понял обессудь нашей разности. Между нами ничего не может быть.

— Но тебе это не должно мешать нарушать правила. Зачем быть тем, кого не признают?

Выгибаю бровь в немом вопросе.

— Принимать чьи-то доводы за свои, — поясняет мужчина и сокращает дистанцию между нашими лицами, оставляя жалкие десять сантиметров. Дыхание становится рванным, сердце громко стучит в груди, и боюсь, он его слышит. — И ими ты питаешься, держась за поручень с мыслью, так правильно, так все становится систематичным. К черту последовательность!

Когда-то давно я слышала что-то подобное, вот только я не успеваю обдумать…

Его дыхание овевает мои губы и дрожь, томленная и скользкая, пробегается вдоль позвоночника. Одежда кажется щемящей и севшей. Я снова теряю контроль. Боже.

— Не стану порочить семью своей ошибкой.

— На ошибках учатся, Катя.

— И ошибки приводят к оплодотворению других, Семен.

— А где ты видела, чтобы любой человек прожил без них? Черт, да я только с ними понимаю, насколько моя жизнь не кажется гребанным лузером, — повышает голос, при этом оставляя пикантность хрипотцы. — Это напоминает американские горки, на которых открываешь другие падения и взлеты.

Постепенно прикрываю глаза. Внутри создается миллион противоречий, не связующих с очевидным. Я хочу его. Как бы это не раздирало горло, разум не душил себя, а сердце не ныло от беспомощности, во мне живет потребность обладать этим мужчиной — бескомпромиссным, вольным, недоступным, — ведь я сама нахожусь под этой гребенкой.

— Пора открыть глаза, Катюша.

Обхватывает ладонями мои щеки, и я распахиваю веки, вглядываясь в ясность дня, обрамляющий нитями паутины. В уголках глаз собираются микроскопические морщинки, позволяя заострить его взгляд. Вблизи он кажется до одури соблазнительным, ему подвластно очаровать любую представительницу пола и стать ее шансом наступить на грабли, но, чудесным образом, я оказалась ею. Я тону в водовороте неспокойного океана.

— Чего ты хочешь?

Тебя.

Перед глазами его образ начинает расплываться от подступающих огненных слез, моргаю пару раз, но туман не проходит, а срикошетит парадоксы об плитку пола.

Безжизненно мотаю головой, потом чуть дергано и, решив не вдаваться в опрометчивость, проскальзываю под его рукой, стремясь как можно дальше оказаться от Семена. Мне надо побыть одной; я должна понять себя. Жаль, я его недооценила. Мужчина перехватывает за талию, подтаскивает к себе, разворачивает лицом к лицу и впивается своими мягкими губами в мои. Млею от контакта; он делает неторопливые движения, тонко смакует, не норовя протолкнуть язык и сплестись с моим. Ноги перестают слушаться, подгибаясь, отчего я вот-вот могу упасть, но сильные руки удерживают меня, прижимают к себе. Поцелуй оказывается поверхностно трепетным, неспешным и до головокружения запретным.

Стою, как вкопанная, довольствуясь минутами блаженства. Не знаю, куда деть руки, потому что, кажется, стоит докоснуться до него, и все превратиться в пепел. Я не сплю?

Это не сон, Катя!

Нежность туманит разум, сосредотачивает рецепторы на одном — заполонить пустоту живописностью. Он завладевает нижней губой, посасывает ее и прикусывает, вызывая сдавленный стон. Низ живота взрывается от медового вкуса его губ, в котором сочетаются мята, малина, лес, видимо, от того, что нас ото всюду окружают кроны могучих деревьев, порождая ощущения воссоединения с природой. Мужчина на мгновение отстраняется, надрывно дышит и заглядывает в глаза, пытаясь изучить мое выражение лица. Поднимает руку и невесомо гладит бархатистую кожу щеки большим пальцем. Дымка окончательно выстраивается стеной. И я, пользуясь своей хмельной решительностью, припадаю к его рту, обхватываю за шею и тяну на себя, пробираясь языком сквозь приоткрытые губы.

Дамбу прорывает без возможности восстановить.

Нас завладевает лютая похоть вперемешку с одичалостью, потому что по-другому назвать контакт наших губ нереально — мы вгрызаемся, в унисон стонем, соединяя языки в сумасшедшем танце. Чертова одежда начинает до дискомфорта тереть, жар проникает под слой кожи, течет в жилах, распаляя каждую клеточку в каком-то забвении.

Семен толкает меня, впечатывает снова в ствол дерева, не останавливаясь ни на минуту. Обхватывает под бедра, приподнимает, и я обвиваю его ногами, лишь