Другая забота – ходунки, в которых удобно облокачиваться локтями. Еле нашли, где купить, – изменились в жизни радости.

Второй раз в спальне появляется телевизор. Уверены: скоро будем смотреть в гостиной, тем более, что зрители мы привередливые, не часто включаем. А вот по книгам Ирочка соскучилась. «Это же наслаждение – принять старых друзей, – она берёт книгу в руки, как дар свыше, – посидеть с вами пока не получается, только – полежать, извините. Отложим до». «Послезавтра», – присоединяюсь я к диалогу.

Вечером упрашивает дать дочитать. Заглядываю – Диккенс.

– Что это ты?

– Послушай, как он едет.

Действительно здорово! Невольно переношусь к мистеру Пиквику, вижу дорогу, вживаюсь в его ощущения. Читал когда-то бегло. Ну, едет и едет. У писателя нет лишних слов – есть не понявшие их читатели.

Когда люди долго живут вместе и любят, то становятся одним человеком по восприятию и, самое важное, по пониманию. Им интересно просто быть вместе, радоваться одному и тому же – маленькому глотку счастья, которое наполняет обоих, сближает ещё больше, хотя, кажется, что ближе некуда. Но нет, этот процесс был бы бесконечным, если бы таковой была жизнь.

У Диккенса дорога – жизнь, с её простыми будничными хлопотами и понятными результатами… Наша с Ирочкой дорога. В Хорватии на море она показывала «рыбу» – свою звезду, звала присоединиться и выпить глоток счастья. Сейчас звать не нужно, её «читатель» – я, я не рядом, мы – вместе. Что она «показала» сегодня – то, что дорога наша от нас уже не зависит. Именно это и прочитала. Мы не знаем, что будет завтра. По-другому, прямо, сказать не может, Диккенс выручил. Наверное, даже и так не сказала бы – я спросил. Молча целую.

У Иры вообще есть особенность призвать собеседника подумать. Если не может, то бессмысленно убеждать. Володя, завотделом в ПФ, говорил, что рядом с ней невольно улыбаешься, потом подтягиваешься и напрягаешь мозги, но не потому, что ожидаешь услышать неприятности, а потому, что сказанное никогда не бывает банальностью, приходится этими мозгами шевелить.

Выставка Фриды Кало в Питере. Народу, в основном, скучно. Небольшие полотна в непривычной манере письма. Да, слышали, читали. Но это ведь это боль, боль жизни, которая знает что скоро ей конец: «Это же – я …Побудьте со мной, я ещё здесь …Не уходите». Правда умирающей надежды, обнажённые чувства с холстов переходят к нам. Ира находит мою ладонь, сжимаем вместе: «Когда ты рядом, мне легче. Чужое горе. Не дай Бог, прочувствовать на себе».

Время больших ожиданий. С удвоенной энергией продолжаем нашу борьбу. Ничего не болит, повторяем и повторяем упражнения, по два раза в день, потом по три, ходим в ходунках, сил заметно прибавилось. Эспандер из рук не выпускается. Время потекло, полетело. Разговоры по телефону и скайпу с друзьями, соседями по даче – скоро весна.

Маятник судьбы качается между отчаянием и надеждой. С одной стороны – оптимизм и уверенность, что всё сделают, с другой – что будут и дальше тянуть, назначат сначала химию и уже потом остальное. Он раскачивается больше и больше. Мы стараемся его остановить. «Мы» – неуместно, старается – Ирочка. Я помогаю – пытаюсь помочь. Плохо получается.

Ире не сказал, что еду, будет напрасно нервничать, зачем – всё же согласовано. «Земную жизнь пройдя до половины», я, как Данте в «Божественной комедии», тоже заблудился, но встретил не Вергилия, а Любовь, и ввела она меня сразу в Рай. Теперь мы попали в ад. С каждым новым кругом всё ужаснее. За что? Где выход?.. Обещали, что здесь.

Изученная дорога, свободный железнодорожный переезд. Затянутое небо, снежок, двор вычищен. Впервые обращаю внимание на памятник Петрову. На длинной стелле почему-то одна голова, а где руки, он же – хирург? В коридоре, как обычно немноголюдно. Старшая сестра обрадовалась: «Место найдём. Проходите, он у себя».

Сижу в кабинете с толстой папкой выписок, в том числе с его рекомендациями.

– Я опять у вас. Мы делали всё что вы требовали, теперь успешно сделали операцию на позвоночнике. Вот заключение из Мечниковской больницы. Можно оперировать. Мы ходим.

Забегает его коллега, тоже профессор. Обсудить детали операции? Хорошо. Слышно, как мимо прокатили носилки. Почему молчат? Наконец «наш» начинает излагать ситуацию: так, мол, и так, в сложившемся положении они помочь не могут …На левой руке у меня предательски задрожали пальцы. Не могу поверить…Он же обещал! И что, боится меня? Второй пришёл на подмогу? Он и тут ошибся – надо было звать троих.

– Вы же сказали, что после Мечниковской возьмёте к себе на операцию.

Переглянулись между собой. Молчат.

– Что нам делать?..

Кто-то вошёл, второй махнул рукой и дверь закрылась.

– Вы убеждали, что всё будет хорошо, беспокоиться не о чем.

Как же так? Разве это может быть?

– Вы отговорили лететь в Израиль, сами отложили операцию, напрасно отправили в 40–ю.

Слёзы обиды и гнева …Тишина.

– Куда нам теперь?

Смотрят на стол. Что они там видит? Сидят два профессора, и оба молчат. Привычка к чужим слезам, равнодушие к чужому горю, к которому сами и привели? Об операции, о лечении химиотерапией речи нет – ни о каком лечении. Второй зазубрено продолдонил, что список препаратов для обезболивания вышлют на электронную почту, и замолчал.

Встаю. Они остались сидеть, будто меня нет. Иду к дверям. Ноги не сгибаются. Читал о разных случаях: хирург зашил в животе перевязочный материал, не то отрезал …У нас – вместо помощи причинили вред здоровью и выставили вон. Как им совесть позволяет работать? Нет её. Вспоминаю про волков, ожидавших в лесу, и про редких сволочей…Не напрасно, видимо, доведённые до отчаяния, искалеченные пациенты убивают врачей на рабочем месте.

На следующий день, к девяти часам, я в городском онкологическом центре на проспекте Ветеранов, куда могли попасть вместо клиники Петрова. Жду Лисянскую, Алла Сергеевна заведует отделением по нашему профилю. Хожу по коридору, видно со стороны, что не гуляю, подходит врач: «Что вы здесь делаете?» – «Ищу Лисянскую». – «Это я». Проходим в кабинет, читает выписки, удивлённо смотрит на меня. В глазах слёзы, ответить не могу, пожимаю плечами. Сочувственно кивает:

– Можем взять на химиотерапию, по результатам посмотрим, приходите на комиссию в клинику на Берёзовой аллее.

Сразу звоню Ире.

– Не хочешь, чтобы мы ехали в Петрова?

В вопросе слышу согласие.

– С ними лучше не связываться.

– И я не хочу.

Ещё немного и мы будем практически готовы показаться на комиссии. Ира уже всё делает самостоятельно. Встаёт в ходунки и ложится обратно, гимнастика и время наших хождений с каждым днем возрастают. По квартире делаем круги. Как только появились в большой комнате, Люда включила музыку – сиртаки. Ира выпрямилась, зашагала в такт мелодии, я, как в Греции, подстраиваюсь. Вечером попробовали пойти без ходунков – получилось. Со спинки кресла Бэтси подгоняет нас лапкой.