Кейнс относился к учению Маркса как к «старью из прошлого века». Уже никто не сомневался, что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот. Открытые Марксом законы казались самоочевидными, и все, включая самого Кейнса, пользовались ими вовсю. Марксизм же к тому времени полностью свели к Марксовой вере. В странах Атлантики утверждение Маркса о том, что «пролетариат нищает абсолютно», не работало, поскольку доходы рабочего класса росли. Кейнс не считал нужным рассуждать о том, как капитал учится разрешать свое самое глубокое противоречие — между собой и трудом. Вот разработать теорию, которая предотвратит кризисы, падение уровня жизни рабочего и разрушение общественного богатства, — задача, достойная великого ума, а все Марксовы абстракции, какое-то восхождение от них к конкретике — это все от лукавого.

Для него важнее психология человека. Она не играет роли только в обществах, которые построены на полном подчинении человека воле государства, как в СССР и Китае. В обществе же, основанном на свободных, добровольных отношениях, люди действуют сообразно своим ожиданиям и предпочтениям. Свобода — главное, что ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов.

Доходы растут, но выясняется, что по мере их роста человек склонен все меньше тратить и побольше откладывать. Совокупный спрос — общая склонность людей тратить деньги — растет медленнее, чем производство товаров. Если не учитывать эту склонность человека и не поддерживать совокупный спрос, то вот вам и дорожка к очередному кризису. Преодолеть склонность человека к сбережению невозможно и не нужно, это свойство разумного человека. Но когда эта склонность тормозит экономику, на сцену должно выйти государство с новыми инструментами.

Один из них — рост государственного долга, его нельзя бояться. Придет подъем экономики, и государство сумеет расплатиться с долгами. Второй — не бояться печатать деньги: инфляция — меньшее зло, чем застой и падение производства. Долги и инфляция ведут, конечно, к обесценению денег, но, если повышение цен плавное и предсказуемое, это не такая уж беда.

А уж ставка процента — просто одновременно и кнут, и пряник в руках государства. Поднимать ее необходимо в периоды экономического бума, чтобы капиталисты не производили больше, чем люди готовы купить. А снижать — когда производство растет вяло и нужно подстегнуть капиталистов производить больше.

В периоды спада самое время разворачивать крупные государственные проекты. Строить железные дороги, хайвеи, стадионы, мосты… Всегда есть что подштопать в собственной стране. Чем втупую платить пособия по безработице, что в конечном итоге способствует безволию и бездействию, намного эффективнее организовать общественные работы, которые, помимо заработка, дают гражданам возможность сохранить социальный статус и достоинство. «Создавайте инфраструктуру за государственный счет, это лучше, чем вынужденная праздность миллионов людей», — писал он Рузвельту.

Так вроде же Рузвельт именно это и делал… За годы экономического подъема в казначействе накопилось много денег, а когда они начали таять, FDR принялся увеличивать государственный долг — все вроде правильно. Правда, Рузвельт тут же и поднимал налоги на корпорации и состоятельные слои населения, подрывая их стремление развивать производство. На это Кейнс открытым текстом пишет ему в письме: «Упаси вас, господин президент, трогать налоги».

Кейнс требовал от государства ювелирной точности в применении инструментов, которые он давал ему в руки. Только тогда они сложатся в систему тонкой настройки капиталистического организма. Он напичкал свой главный труд «Общая теория занятости, процента и денег» (1936 год) огромным количеством математических выкладок. Выводил уравнения, показывающие, до какого предела можно поднимать и опускать ставки процента вкупе с наращиванием госдолга, как параллельно с этим определять пределы инфляции, чтобы ее оздоровительное действие не превратилось в разрушительное. Читать Кейнса еще труднее, чем Маркса.

Его ученик, лауреат Нобелевской премии Пол Самуэльсон через 12 лет поставил себе задачу сделать теорию своего учителя настольной книгой каждого — до такой степени он был убежден в практической ценности положений Кейнса. В 1948 году Самуэльсон пишет книгу «Экономика», которая выдержала уже 20 переизданий. По ней учились и учатся уже пять поколений студентов во всем мире. А вот по книге Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» учиться невозможно. «Это плохо написанная, плохо организованная книга… Она совершенно не годится для процесса обучения, — писал о ней Самуэльсон. — Она претенциозна, полемична и не слишком щедра на признание чужих заслуг… Кейнсианская система изложена так путано, будто сам автор плохо понимал ее суть… Взлеты интуиции и озарения переплетаются со скучной алгеброй, а двусмысленные определения неожиданно ведут к побочным линиям рассуждения…» Вслед за этим потоком критики Самуэльсон делает неожиданный вывод: «…Когда все это остается позади, мы находим анализ ясным и новым. Короче говоря, это работа гения»[62].

Кейнс знал, что его теория доступна только ученым. Он не стремился быть понятым всеми. Достаточно, если те, кто должен обустраивать общество, почерпнут из его работы хотя бы самое главное.

Словом, Кейнс был английским снобом до мозга костей. Его окружение — философствующая элита Кембриджа, жена — балерина из группы Дягилева, авангардная творческая личность «Мира искусства». Всю жизнь он был финансово независимым, несмотря на то, что дважды потерял все состояние на рынке ценных бумаг. Но тем ценнее был его капитал, что он заново его восстановил и увеличил. Кейнс был убежден в мощи своего разума, который видит сокрытое от глаз простых смертных, в своем праве и даже обязанности поучать и вразумлять. И даже «снисходя» к прозе жизни, к общению с политиками, например с президентом Америки, поучал их со всем свойственным английскому снобу высокомерием.

В 2008-2009 годах — всемирный экономический кризис. Лидеры крупнейших стран мира сочли, что он требует общих усилий, и тут же создали новый международный форум — группу G20, «Большую двадцатку». Ведь очевидно, что, если в одной из крупных стран зреет кризис, он перекинется на весь мир.

В те годы лидеры «двадцатки» собиралась чуть ли не каждый квартал, а уж министры финансов заседали беспрерывно. Между экономическими и финансовыми ведомствами разных стран летали письма, телефоны разрывались. Из этой глобальной суматохи мало что произросло. Во всяком случае не появилось ни новых теорий, ни новых инструментов международного регулирования мировой экономики. «А как же Евросоюз? — спросите вы. — Он-то весьма преуспел в обуздании кризиса в Европе, где все сыпалось, а еврозона дышала на ладан…» О Евросоюзе — чуть позже. Уж там-то точно не все так просто, как может показаться.

Во время того кризиса применялась главным образом именно кейнсианская классика — снижение ставок процента для оживления производства, рост государственного долга для увеличения спроса и вливания в ключевые отрасли экономики, в каждой стране — в свои. Кейнсианская теория встретила XXI век «на коне».