– Просто я знаю тебя, – сказал он, а затем, поколебавшись, добавил: – Если захочешь, могу рассказать тебе, сколько раз я приходил по утрам к твоему дому, перед тем как отправиться спать, и смотрел, как ты включаешь свет – ровно в пять двадцать два.

Затем дверь открылась и закрылась и Лео исчез среди пустых снежных страниц.

ЛАНСЕЛОТ ДВАЖДЫ НАНЕС ДЕЗОДОРАНТ и дважды побрился.

Стоя под горячим душем, он скреб и скреб свое тело, каждую его часть. Затем подошел к зеркалу и наклонился к своему серьезному, строгому отражению. На самом деле ничего такого не предвиделось – просто его коллега исполнит для него пробную версию музыки для их проекта. Обычное дело. Рутина. Лотто так мутило, что он целый день ничего не ел. Руки и ноги не слушались, как будто его кости сначала растаяли, а затем снова восстановились, но в каком-то непонятном, смешанном порядке. В последний раз он так нервничал очень и очень давно, когда и сам толком не понимал себя, но знал, что его ждет девчонка с молочно-белым личиком и пирсингом в носу. А еще – ночь на пляже и дом, который впоследствии охватило ужасное пламя. Да. Его первый акт любви. Он так нервничал, что даже не сразу смог вспомнить ее имя.

[Гвенни.]

Ах да, Гвенни. Кажется, его память слегка износилась. Странно, а ведь раньше его мозг был как несгораемый сейф для информации. Хотя в любом случае сейчас вряд ли было бы уместно прислушиваться к тому, что нашептывает призрак его первой девушки.

Что-то странное творилось с Лотто. Ему казалось, что внутри у него раскалилась печка и если ее приоткрыть – она испепелит его. И в этой печке горел секрет, о котором не знала даже Матильда.

Лотто не хотел, чтобы о его визите к Лео узнал Блейн, поэтому самостоятельно приготовил суп и сэндвичи и сам собрал все необходимое в дорогу. На нетвердых ногах он вышел на улицу, так никому и не сказав, куда именно направляется. Смеркалось. Лед потемнел, и теперь можно было разглядеть следы чьих-то зубов на вмерзших в него жвачках. Деревья напоминали костлявые голые тела на ветру. Идти оказалось намного труднее, чем он предполагал. Лотто передвигался, как краб, слегка разведя руки в стороны. На одной из них болталась корзинка с едой. И к тому моменту, когда он наконец добрался до маленького, уютно освещенного домика, совершенно выдохся.

Лотто оказался здесь впервые за все это время и поразился, как мало это место было похоже на человеческое жилье. Все здесь было вычищено до блеска, и единственное, что напоминало о Лео, – это черные, блестящие туфли, похожие на пару жуков, притаившихся под кроватью. Ну и конечно же пианино с нотами.

Лотто услышал шум воды, доносящийся из ванной, а затем на пороге появился сам Лео с полотенцем в руках.

– Ты пришел, – просто сказал он.

– А ты сомневался?

Лео сделал несколько шагов к Лотто, но внезапно остановился. Коснулся его шеи, плеч, сжал его руки. Выглядел он почему-то невероятно подавленным.

– Я думал, мы сначала поедим, но, кажется, я все равно не смогу. Я ужасно хочу наконец сыграть для тебя, и в то же время я ужасно этого боюсь. Какой-то бред.

Лотто достал из корзины бутылку «Мальбека», которую ему удалось стащить из кухни.

– Тогда, может, сначала выпьем? Урожай девяносто третьего года, отмеченный «The Wine Advocate»[23]. Фруктовый букет с нотками храбрости и остроумия. Сделаем это, когда ты будешь готов.

Он хотел сказать «сделаешь», имея в виду музыку, и кашлянул, стараясь скрыть неловкость.

Лотто разлил вино в те же голубые чашки в горошек, что стояли и в его доме, том самом, где он совсем недавно планировал расстаться с жизнью. Лео сделал небольшой глоток, закашлялся и засмеялся, вытирая рот. После он передал свою чашку Лотто и при этом случайно коснулся его ладони. Пересек комнату и сел за пианино.

Ланселот испытал внезапное и очень сильное желание сесть на постель Лео. Он сел очень осторожно, вслушиваясь в ощущения от прикосновения к прохладным белым простыням.

Лео положил свои огромные кисти на пианино, и Лотто вдруг, словно впервые, увидел их непередаваемую красоту.

Это были руки Рахманинова.

Его пальцы пробежались по воздуху над клавишами, а затем Лео резко опустил их, и зазвучала ария Антигоны.

Ланселот закрыл глаза. Так ему было легче воспринимать музыку. Так он мог слышать, как обычный звук превращается в историю, нежную песню, парящую вокруг гармонию. Но эта музыка была такой приторной, что у него свело зубы. Жар вспыхнул в его груди и разлился по всему телу, поднимаясь к горлу и опускаясь к бедрам, рождая чувство, которое Ланселот все никак не мог уловить.

Но уже через минуту он наконец смог его поймать.

Это был шок.

Да, Лотто испытывал шок, отвратительный и неприятный. Эта музыка была неправильной, абсолютно и совершенно неподходящей для их проекта! Лотто начало казаться, что он давится ею, задыхается.

Он ждал чего-то неземного, необычного! Может быть, даже немного уродливого, музыки, которая могла бы посмеяться над самой собой, черт побери! Злой музыки! Музыки, способной ворваться в самое естество и слиться там с оригинальным мифом об Антигоне, жестокой и немного диковатой историей. Ах, если бы Лео додумался написать нечто, похожее на то, что Лотто слышал в опере летом. А это…

Нет.

Эта музыка была слишком сладкой. В ней не было самоиронии. Она была болезненной и дрожащей, настолько не той, что это вмиг изменило все.

Все…

Лотто спохватился и убедился, что его лицо по-прежнему обращено к Лео и сосредоточено, а глаза все так же закрыты и что он хотя бы внешне кажется полностью погруженным в музыку. На самом же деле ему хотелось сбежать в ванную и разрыдаться. Хотелось врезать Лео по лицу, чтобы он остановился. Но он не сделал ни того, ни другого.

Просто сидел там, с улыбкой Матильды на лице, и слушал. Слушал, как корабль, на который он так мечтал сесть, сворачивает швартовочные канаты, а затем, издав печальный гудок, отчаливает и тихо уплывает в залив. А он, Лотто, стоит на пристани и смотрит, как тот тает на горизонте.

Ария завершилась.

Ланселот открыл глаза, по-прежнему улыбаясь. Лео взглянул на него, и у него на лице проступил дикий ужас.

Лотто открыл рот, но слова не шли.

Лео порывисто вскочил, распахнул дверь и босым выскочил наружу, даже не прихватив с собой куртку.

– Лео… – Ланселот подбежал к двери и закричал: – Лео! Лео!

Ни звука. Лео растаял в темном лесу.

Они не заметили, как сумерки беззвучно подкрались к ним на мягких кошачьих лапах.