«Теперь я не оставлю тебя, – поет Рос. – Ты больше никогда не будешь одинока»

[Антракт: снова пятиминутное видео. Лондон разрастается над ними, как небоскреб Мэри-Экс или Олимпийская деревня. Он растет, становится все больше и больше, пока его не охватывает огонь, мрак и разрушение…]

Акт III. Эсхат

Рос на том же месте, на котором лежал в прошлом акте, но теперь он старик. Подземная станция заброшена, изранена граффити и напоминает декорацию из кошмарного сна. Над ними бушует апокалипсис. Го ни капли не изменилась, разве что стала еще прекраснее. На ней все то же красное подвенечное платье. Летучие мыши стали еще более жуткими – теперь они выглядят, как голые младенцы с перепончатыми крыльями, висящие вниз головой. Звучит мотив Muzak[24], самой бездушной музыки на планете.

[Приношу свои извинения, Лео.]

Однако ее внезапно прерывает какой-то странный отдаленный грохот, звучащий все ближе и ближе.

Рос поет Го о проходящих мимо людях. Он выучил ее язык, и зритель понимает, что он пытается описать ей мир людей лучшим, чем он есть на самом деле, превращает его из уродливого в прекрасный.

На платформе происходит драка. Зритель видит, что один из дерущихся – бог, но его свет стал тусклым, таким же грязным, как постаревший Рос. Это Гермес. Его можно узнать по крыльям, сплетенным из пучков слабого света, растущих из его кроссовок.

Рос изумленно разевает рот.

«Расскажи мне о солнце, – просит Роса Антигона. – Ты – мои глаза, моя кожа, мои уши».

Но Рос слишком потрясен происшествием, свидетелем которого он невольно стал.

«Боги забыли, кто они», – поет Рос как будто сам себе. Он прижимает обе ладони к груди, пронзенной неожиданной болью. «Что-то не так, Го! – говорит он. – Со мной что-то не так, что-то не так внутри!»

Она отказывается в это верить и настаивает на том, что он – ее прекрасный и молодой супруг. Он смог заставить ее снова полюбить человечество! Внутри него может быть только добродетель!

«Я стар и болен, Го. Прости», – вздыхает он.

Боги собираются вокруг них и поют об их горе и о горе всего человечества.

Великие и сверкающие вначале, они теперь представляют собой картину невероятного, почти гниющего запустения.

Го потрясена. Она зажимает уши ладонями.

Рос начинает рассыпаться прямо на глазах. Его последняя реплика «Мир не такой, каким ты его…» остается незавершенной.

Го поет ему любовную песню. Над телом Роса поднимается видеопроекция его души. Она молода, на месте глаз у нее – две монеты, и она уходит вверх по косому лучу света, а на месте тела певца проекция создает образ тела, разлагающегося до костей.

Музыка затихает. Го снова и снова повторяет: «Рос?» – а затем заходится в крике.

В конце концов она обращает свой вопль к богам и умоляет: «Помогите мне, боги, помогите!» Но боги слишком встревожены тем, что звуки взрывов становятся все ближе и ближе. Их свет совсем угас, они похожи на бродяг и без конца дерутся. Раздаются взрывы хлопушек. Все движется к финалу. Минерва душит Афродиту проводом для зарядки ноутбука. Сатурн, мерзкий огромный голый старик, слепо ищет своего сына, Юпитера, но вместо него пожирает крысу, как на картине Гойи. Появляется Гефест в сопровождении огромных железных роботов. Прометей швыряет в него коктейль Молотова. Творится жуткий кровавый хаос, пока Юпитер не достает огромную красную кнопку.

Аид подает в суд на каждую из своих теней за то, что они также посмели достать такую кнопку.

Разворачивается великое противостояние, каждый пытается обдурить другого.

[Го вихрем носится по своей пещере. Вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее.]

Можно услышать, как она стонет: «Рос, Рос, Рос».

Неожиданно оба бога нажимают на свои кнопки. Вспыхивает ослепительный свет, раздается жуткая какофония. После все погружается в тишину и мрак.

Го медленно наливается мягким светом.

[Все остальные источники света в театре, наоборот, тускнеют, темнота нужна, чтобы создать эффект легкой паники.]

«Пожалуйста!» – кричит Го на английском.

Но никто ей не отвечает.

Расстилается тишина.

[Лео, нужно будет выдерживать тишину до тех пор, пока она станет невыносимой. Нужна как минимум одна минута.]

Го поет. Теперь она бессмертная в погибшем мире. Нет судьбы хуже этой. Она осталась жива, но ей предстоит жить в абсолютном одиночестве.

Антигона вытягивает последнюю ноту, пока ее голос не обрывается, а затем она складывается пополам и принимает ту же позу, в которой зрители увидели ее впервые. Над залом звучит глухой, утробный звук сердцебиения, затем он превращается в шум ветра и воды и остается единственным звуком в зале. Под его давлением невозможно аплодировать, и занавес не закрывается, а Го так и остается в позе эмбриона, пока зрители расходятся.

7

НА СИМПОЗИУМ, посвященный будущему современного театра, пригласили четырех драматургов. Университет мог себе позволить собрать их вместе. Это были двадцатилетняя девушка-вундеркинд, тридцатилетний индеец, выдающий идеи, как динамо-машина, а также антикварный голос театра, житель Средневековья, примерно сорока четырех лет, чьи лучшие работы, как показалось Лотто, застряли в прошлом веке годах в семидесятых. Утро было чудесное, напоенное прохладным воздухом и светом неоново-розовых бугенвилий. Четверка драматургов и ведущий симпозиума ожидали начала в зеленой комнате. Распивая бутылку бурбона, они расхваливали работы друг друга и предавались беззаботным сплетням. К тому моменту, когда пора было выходить на сцену, все были здорово навеселе. Концертный зал университета на пять тысяч мест, оснащенный гигантским экраном, был переполнен, и некоторым пришлось стоять в проходе. Прожекторы были такими яркими, что стоящие на сцене едва могли разглядеть что-то дальше первого ряда, на котором сидели их жены. Матильда заняла место с краю, она улыбалась Лотто – он узнал ее маленькую платиновую головку.

Лотто воспарил на волне аплодисментов. Ему очень понравилось длинное представление, в котором были показаны крошечные отрывки из его работ, поставленных выдающимися театральными мэтрами. Однако следить за всем происходящим было трудно – возможно, в Лотто было куда больше бурбона, чем он думал. Он понял только, что речь идет о его собственной постановке. Мириам из «Источников» была великолепна, просто сексуальная кошечка в платье, эти ее бедра и коротко остриженные волосы…

Лотто не сомневался, что ее ждет большой экран.

[Маленькие роли для маленькой искорки.]

Наступило время дискуссии. Итак, будущее театра! У кого есть какие-нибудь мысли?

Начал дискуссию зритель, которого Лотто окрестил Занудой, тип с псевдобританским акцентом. Если ни радио, ни кино, ни телевидение до сих пор не убили театр, то было бы несколько глупо полагать, что это может сделать Интернет, каким бы привлекательным он ни был. Не так ли?