Виктор, успевший вернуться за свой стол, поднял удивленный взгляд на начальника.

– Роберта? Почему его?

– После смерти того бедняги ты всерьез меня об этом спрашиваешь? – Роббе, знавший, как убивают змеи, едва заметно поежился. – Он может за себя постоять. И за ним…

– Следуют люди Конрада, – закончил фразу Виктор и тут же помрачнел. – Если, конечно, их снова не убьют.

– Ты сам сказал, что у М. не осталось людей в Гетценбурге.

Упрямства Эйзенхарту было не занимать.

– Один еще есть, – возразил он. – И это быков не осталось – другие-то люди, уверен, у него не в дефиците. В крайнем случае снова выйдет на улицу собственной персоной.

– Значит, заодно присмотришь, чтобы конрадовские филеры вернулись домой живыми и невредимыми. Как и твой кузен. Как ты это говоришь, двух зайцев…

– Четырех, – тяжело вздохнул Виктор. – Здесь их как минимум четыре.

Доктор

Многое может поведать о человеке то, как он начинает свой день. Будь это неспешно прочитанная газета, чашка экваторского кофе или кусок хлеба, завернутый в бумагу, чтобы съесть его на бегу, – именно утром, вскоре после пробуждения, мы наиболее ярко показываем свои истинные краски.

Для меня утро состояло из покрытого трещинами потолка, вид которого сопровождал часы без сна, стылой комнаты, особенно непослушных после ночи пальцев и дурного настроения.

Раньше все было иначе. Где бы я ни находился, день начинался с острого клинка и барсучьей кисти. После госпиталя и увольнения из армии бритье стало для меня мучением. В плохой день, как сегодня, пальцы не желали сгибаться вокруг рукояти клинка, и раз за разом приходилось поднимать его со дна раковины. В плохой день на щеке проступали порезы, будто я подросток, впервые в жизни стащивший бритву отца. Оставалось только радоваться тому, что после посещения Толлерса в гипсе оказалась правая рука, и без того практически бесполезная. Но все равно ситуация до унижения напоминала первые дни в госпитале, когда я никак не мог приноровиться к своему новому существованию.

И все равно каждое утро я добровольно повторял эту экзекуцию. Я мог отпустить бороду. Пойти к цирюльнику. Но упрямо продолжал, убеждая себя в том, что так мог оценивать, насколько прогрессирует мое состояние. Ложь. Не зная другой жизни, я хватался за останки прошлой.

Стук в дверь заставил меня прерваться. Протерев лезвие, я положил бритву на туалетный столик и пошел открывать Эйзенхарту. Кто еще мог навестить меня вскоре после рассвета?

Я обнаружил его под дверью с вощеным картонным стаканом с кофе и томиком «Реаниматора». Второй стакан – пустой – стоял на подоконнике.

– Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы обсуждать литературу. На часах нет еще восьми.

Виктор протянул мне кофе, и я машинально потер не отошедшую после судороги руку.

– Оставьте лучше себе, – пришлось отказаться. – И скажите, что вы хотите.

– Пена, – постучал он по левой щеке. – Вот здесь, возле уха. А насчет литературы, кстати, любопытная тема. Вы заметили, что танатологи всегда изображаются в книгах как полные психи? Так и хочется спросить…

– Что не так с этой профессией или со мной, что я решил ею заняться? Насколько я помню, вы задавали этот вопрос.

Не один раз. После того как я принял предложение университета, эта тема стала любимой на обедах у леди Эйзенхарт.

– И все же. У всех этих персонажей, насколько безумны они ни были, имелся мотив: стремление вернуть близкого человека, маниакальное служение науке, желание завоевать мир… А в чем ваша цель, доктор?

– В зарплате. Это все вопросы? В таком случае увидимся завтра у вашей матери.

Я попытался закрыть дверь, но Виктор ловко подставил ботинок.

– Подождите. Хочу вам предложить кое-куда съездить.

– Нет, спасибо.

Ужом он проскользнул внутрь.

– Но почему? Вы еще не дослушали! У меня есть наводка на человека, ответственного за наше с вами приключение в прошлые недели. Составьте мне компанию.

Я вздохнул. На мой вкус, было еще слишком рано, чтобы терпеть Виктора.

– Вы обратились не по адресу. Вам нужно полицейское подкрепление.

– Никакого подкрепления! – горячо возразил он. – Считайте, это тайная операция.

– Настолько тайная, что вы не доверяете даже Шону?

– Он занят, – уклонился от ответа Эйзенхарт. – Ну же, док, соглашайтесь! Это совершенно безопасно. Не заставляйте меня скучать в одиночестве.

– Вы ведь не ожидаете, что я вам поверю? Позовите за компанию кого-нибудь из ваших коллег.

Виктор тяжело вздохнул.

– Ладно. Я надеялся, сумею вас уговорить. Придется ехать одному.

Это уже было манипуляцией… На которую я ожидаемо попался. Ни один идиот не должен ехать по такой наводке один. А с Эйзенхарта сталось бы исполнить угрозу – просто чтобы заставить меня испытать чувство вины.

– Стойте, – велел я. – Давайте сюда ваш кофе.

Эйзенхарт с извиняющимся видом протянул мне стакан, уже полупустой.

– Я займу столик в кафе на углу, пока вы собираетесь, – пообещал он. – И закажу вам новый.

– И запла́тите за него.

Вздох, который испустил Эйзенхарт, должен был заставить меня усовеститься и перестать объедать бедного полицейского, но я был несгибаем.

– По утрам с вами безумно сложно договориться, – пожаловался он.

– Так не приходите ко мне настолько рано.

Это было рациональное предложение, но Виктор меня уже не слышал, спускаясь по лестнице и по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки. Покачав головой, я отправился собираться.

Когда я спустился в закусочную, Эйзенхарт приканчивал очередную порцию кофе, а на моем месте стояла еще скворчащая яичница с помидорами. Взятка. Но действенная.

– Итак, – спросил я, отламывая половину булки, – что это за тайная операция?

– Ничего особенного, – торопливо заверил меня Эйзенхарт. – Я вычислил человека, организовавшего нападение на вас, он был объявлен в розыск…

– Николас Хардли, кажется?

Я припомнил новое объявление в городской газете – практически идентичное тому, с которого все началось.

– Ага, – Виктор не удержался и все-таки стащил из корзины с хлебом рогалик. – Вчера вечером нам позвонили и сообщили, где он должен находиться. Осталось только приехать по адресу, задержать его, и дело закрыто.

Как удобно.

– Часто вам так удачно помогают в расследовании?

– О да, – непередаваемым тоном ответил Эйзенхарт. – Что бы мы делали без помощи сознательных горожан, исполняющих свой гражданский долг. Еще кофе, доктор?