Мысленно я согласился. Изображенная на холсте ранняя весна – бурые остатки сугробов, размытая пустая дорога, серое небо и грачи, сидящие на голых ветках, – выглядела непередаваемо тоскливо.

– Думаете, они решили таким образом подстраховаться?

– Нет, – ответил Виктор. – Не думаю. Но могу назвать вам две причины. Одна нелепа и смешна и, скорее всего, позже войдет в отчет для архива. Брэм?

– Толлерс был безграмотным, – с готовностью подключился тот. – Даже имя свое не мог написать, подписывал протоколы крестиком.

Тут нечему было удивляться. Уровень иллитерации в империи все еще был велик. Особенно среди нижних слоев населения.

– А вторая причина?

– По сравнению с проникновением в ваш кабинет и осмотром у миссис Хефер… Вам не показалось, что здесь есть что-то нарочитое?

Безусловно. Моего опыта хватало, чтобы понимать, что комнату не просто обыскивали. Даже в состоянии цейтнота можно сделать это менее заметно. Ее целенаправленно разобрали по кусочку.

– Вы полагаете, что это…

– Послание. Выражение намерений. Предупреждение.

– Мне.

– Или мне, – возразил Виктор. – Это давняя история, доктор. Когда-нибудь я вам ее расскажу. А пока… Вы не откажетесь пройтись со мной кое-куда? Здесь недалеко. – Получив мое согласие, он обратился к Шону: – А ты езжай домой. Отоспись. Передай там, что я останусь на ночь в управлении.

– Вам тоже следовало бы отдохнуть, – укоряюще заметил Шон, но Эйзенхарт отмахнулся.

– Мне следовало бы поработать. Пойдемте, Роберт.

Доктор

«Недалеко» оказалось другим берегом Таллы, где улицы терялись в густом тумане фабричных выбросов. Смог, словно ватное покрывало, не только прятал очертания города, но и гасил все звуки. Казалось, не было ничего, только черная, глянцевая от влажности брусчатка и туман. Лишь изредка, задевая плечом кладку стены, я осознавал, что мы все еще в Гетценбурге.

Наконец, мы вышли на Площадь четырех мануфактур, названную в честь первых фабричных строений герцогства. Сердце левого берега, от которого, как от замка в феодальные времена, разрослись рабочие кварталы.

– Добрый вечер, миссис Марек, – Эйзенхарт уважительно поздоровался с торговкой супом, расположившейся под единственным горящим на площади фонарем. – Одну порцию, пожалуйста.

Получив керамическую кружку с густой зеленоватой жижей, в которой проглядывали чьи-то кости, и ломоть хлеба – от меня не укрылось, что торговка, грузная женщина с оплывшими от возраста чертами лица, вложила ему в руку горбушку вдвое толще остальных кусков, – Эйзенхарт предложил мне присоединиться к трапезе.

– Вы хотя бы знаете, что здесь? – поинтересовался я, гадая, что заставило Виктора, которого в любой момент ждал в родительском доме ужин из пяти перемен блюд (не говоря о бесчисленных ресторанах и забегаловках старого города, если у него не было желания посещать родных), привести меня сюда.

– Горох. И мясо.

– Чье?

– Если сегодня хороший день, то голубиное. Сегодня хороший день? – спросил он у торговки.

Та в ответ захихикала. И не понять, серьезны они или сообща насмехаются над забредшим на другой берег чужаком.

– Бросьте, Роберт. Как вы выжили в армии с таким снобизмом?

То армия. В империи жизнь подчинялась другим правилам.

– Что мы здесь делаем? – задал я вопрос Эйзенхарту, протиравшему стенки кружки хлебной коркой. – Мы ведь не просто поужинать сюда пришли?

– Нет, – Виктор отдал пустую тару торговке. – Назовите мне всех людей, которые могли забрать бумаги у Хевеля – или у его трупа.

– Я, – начал перечислять я, – Мортимер. Вы поэтому вызвали его? Вы его подозреваете?

Виктор махнул рукой.

– Вашего коллегу можно подозревать разве что в недостатке мозгов. Кто еще?

– Работники морга, в чью смену привезли тело. Сотрудники труповозки. Человек, обнаруживший тело и вызвавший их. Убийца.

– В принципе правильно. Только ни машины, ни человека, вызвавшего полицию, не было.

– Как такое возможно?

– Очень просто. Или, по-вашему, нет ничего странного в том, чтобы обнаружить в морге тело со следами насильственной смерти, но без следов вскрытия? – Я был вынужден признать его правоту. Никто не обратил на это внимания раньше, но полицейский протокол не допустил бы подобного, даже если бы над обнаруженным телом стоял убийца с чистосердечным признанием, заверенным у нотариуса. – Труп Хевеля в одну прекрасную ночь оказался в морге с оформленными задним числом документами и разрешением от полиции на его дальнейшее использование.

– Я не совсем понимаю.

– Ночью в морге дежурит только один человек. Это дает определенную свободу действий…

– Кто-то заплатил дежурившему в ту ночь санитару?

В принципе, в этом не было бы ничего удивительного. Сотрудников морга не так редко просили пустить потренироваться на трупе – особенно этим грешили студенты-медики. Достать определенный предмет. Подправить протокол. «Потерять» улику. Направить тело как неопознанное на захоронение в общую могилу. Низкие зарплаты являли собой отличный стимул подзаработать на стороне.

– Сторожу. Санитары дежурят только днем. Миссис Марек – сестра сторожа, работавшего в ночь, когда был убит Хевель. После смерти мужа она поселилась у брата и потому в курсе его дел. Миссис Марек, – он поклонился торговке со всей учтивостью, – вы не откажетесь повторить моему другу, что рассказали мне?

Миссис Марек благосклонно согласилась.

– Пришли к нему. К брату. Ночью дело было, я только отсюдова возвратиться успела, как стук в дверь. Брат еще говорил, мол, опосля заживем как никогда, съедем с берега, а то и подадимся в деревню, монет хватит. Этот показывал…

– Аванс, – подсказал Эйзенхарт.

– Он самый. Много, за обычное дело столько не платят, я-то знаю.

Должно быть, это был не первый случай, когда брат миссис Марек нарушал закон. Я позволил себе задать вопрос:

– Вы видели, кто заплатил вашему брату?

– Франт какой-то, – торговка пожала плечами. – Хлипкий, будто пополам сломать можно, но сила, она внутри, чувствуется. Остального не скажу. Темно было, особо и не разглядишь.

Описание было мне незнакомо.

– Но он был быком, – ради проформы уточнил я.

– Э, не, точно скажу, не был.

– Вы сами сказали, что было темно.

– Было, – согласилась торговка. – Только, как говорят, бык быка узнает издалека. Этот быком не был.

– Вы не задали самый интересный вопрос, док, – подсказал мне Виктор. Глаза его весело блеснули в свете фонаря.