Но Мефистофель слишком хорошо нас знает. Он, словно тот импресарио с телевикторины, вкрадчивый ведущий реалити-шоу, который обращается к нам: «Разве здесь кто-нибудь откажется работать на мистера Трампа, затащить в постель принца или принцессу, положить миллион долларов на банковский счет? А всего только и нужно для этого, что спрятать в дальний ящик угрызения совести, или попридержать свою гордость, или отказаться от своих ценностей – не навсегда, только на время…» И тут же выстроятся миллионы добровольцев или переуступят свою духовную жизнь как компенсаторное свидетельство этого соблазнительного «моралити-шоу». Мефистофель хорошо нас знает. Он вышел триумфатором в битве за нашу душу, ибо наш современник живет главным образом в праздности и тусовках, стараясь заработать денег, переспать с кем-то или совместить то и другое. Еще в 1920-е годы Т. С. Элиот задавался вопросом, не станут ли самым подходящим памятником нашей эпохе бетонные шоссе и тысячи потерянных мячиков для гольфа?

И все же Фауст не чужд благородства в своих устремлениях. Он желает познать все, он чурается соблазнения ведьм и соблазнов власти. Он также и лучший среди нас, наш комплекс героя. Он с теми, кто разгадывает загадки квантовой физики, генома человека, субатомной Вселенной, стремится расширить творческие горизонты искусств и окончательно победить бедность. Но, сам того не ведая, уничтожив насекомое-вредителя, он загрязняет окружающую среду, открывая век реактивной авиации, распространяет СПИД во все регионы мира, расщепляя атом, несет ядерный кошмар слепым людям Хиросимы, Нагасаки и Чернобыля и по воздуху, через все границы, рассеивает стронций, навсегда оседающий в костном мозге. Там, где свет, всегда есть и Тень. Фауст – лучшее, самое представительное наше Я. Он героический, бессознательный, благонамеренный и опасный. Он – воплощение света, устремления, успеха, героического вызова ограниченности, и он же – источник столь многих наших страданий. Как и его брат Гамлет, нерешительный и раздираемый внутренними сомнениями, Фауст, хотя и не знает сомнений и преисполнен желания, оказывается предвестником того мира, в котором мы сейчас обитаем, со всем, что в нем есть благого и тлетворного. Никогда в своей истории человечество не имело стольких возможностей и никогда не знало так много невротического несчастья. Никогда прежде не было столько света – и не было никогда такой Тени.

В 1851 году королева Виктория и ее супруг принц Альберт открыли первую «Всемирную выставку изделий промышленности всех наций», которая проходила в просторном строении из стекла и металла, прозванного Хрустальным дворцом. Преподносимый одновременно как торжество прогресса в технологии и как общественное достижение, Хрустальный дворец также служил символом «нравственного» улучшения человечества. От этого высокомерия произошло две фантазии: культ прогресса с его соединением возросшей материальной изощренности, нравственного прогресса и мелиоризм, учение о том, что целенаправленное общественное усилие способно навсегда положить конец древним бичам человечества – войне, бедности, болезни, неграмотности. Но кто из этих уважаемых и почтенных особ мог даже предположить, что всего лишь несколько десятилетий спустя эти же нации, эти же апостолы прогресса вопьются в горло друг другу теми же технологиями? О чем говорят хотя бы следующие примеры расхождения между наивной фантазией и теневыми проявлениями (и таких примеров множество). Мог бы кто-нибудь подумать, что британцы потеряют шестьдесят тысяч человек в один день, что немцы потеряют один миллион человек в первые пять месяцев 1914 года, что французы потеряют триста тысяч за две недели, что потери одной только бригады составят девять тысяч человек за восемнадцать дней?[103] Кто мог себе представить, что уже поколение внуков тех, кто открывал Хрустальный дворец, увидит своими глазами, что его разрушенной громадой[104] воспользуется Люфтваффе как навигационным ориентиром в маневре снижения, чтобы засыпать бомбами Лондон во время битвы за Британию? Представлял ли кто, что и столетия не минёт с того момента, как двери Хрустального дворца открылись для самовосхваления, что широко распахнутые следом ворота Дахау, Берген-Бельсена, Маутхаузена, Аушвица, Собибора, Треблинки, Майданека, Заксенхаузена, Терезиенштадта и Равенсбрюка откроют всему миру царящий там ужас? Кто мог представить себе такое?

И все же прогресс и мелиоризм – благородные фантазии. В былые годы и я немало отдал душевных сил и энергии им обоим, а ко многим они продолжают апеллировать и по сей день, несмотря на свидетельства недавней истории[105]. Я посвятил свою жизнь практике преподавания, образования, общения и психотерапии – все ради служения нуждам человека и ради идеи улучшения. Но подобная фантазия слишком часто игнорирует человеческую Тень, способность заполнять любое вновь образовавшееся пространство многообразными формами тьмы. Вспоминаю то время, когда Интернет впервые стал доступен для массового пользователя. Кто-то сказал мне тогда, что это настоящий прорыв, который принесет с собой мир во всем мире и распространение демократии, ведь теперь люди могут действовать вне рамок своих правительств, в братской дружбе и согласии. Я же предсказывал, что за появлением каждого нового инструмента последует и новая тьма. Не сомневаюсь, что за спиной меня честили неисправимым циником, хотя я был всего лишь трезвым реалистом. Ну, а сегодня мы уже знаем, что Интернет используется террористами для передачи сообщений, что виртуальное пространство полно порнографии, совращения несовершеннолетних, политических разборок и той флегмы в теле капитализма, которая называется «спам». Вот вам и просвещенный прогресс.

Проще всего быть сильным задним умом. Но в эпоху королевы Виктории видел ли кто, что за пышной вывеской прогресса накапливаются многочисленные темные Я? По крайней мере, один такой человек был. В 1863 году великий русский писатель Федор Достоевский написал странное произведение, своего рода извращенную новеллу, озаглавленную «Записки из подполья». Этим своим произведением он представляет нашему вниманию самый нелестный литературный портрет, когда-либо выходивший из-под пера писателя, давший жизнь понятию «антигерой», набравшему впоследствии такую силу в модернистской литературе. Этот «антигерой» вполне может сойти за героя, если мы определим героя как того, кто раздвигает рамки нашего воображения, расширяет наше понимание того, что значит быть человеком. Мы с готовностью благодарим художника, создающего для нас утонченные произведения, композитора, услаждающего душу необычными созвучиями, или же химика, который изобретает новую вакцину для исцеления исстрадавшегося тела. Но стоит ли воспевать героя-извращенца?