– А какой у нас выбор? – спросила я. – Это может быть нашим последним шансом раскрыть убийство Хезер.

Эрик посмотрел на меня.

– С каких это пор тебе есть дело до раскрытия её убийства?

Эти слова ранили меня будто ножом. Но только потому что я знала – в самой глубине моей тёмной души – что я их заслужила.

Я заслужила куда большего.

– Со всех, – тихо сказала я. – С недавних.

– Ну что же, – Эрик постучал по карману с пузырьком. – Все, кому тоже есть дело – увидимся завтра в полдень на баскетбольном стадионе, в начале маршрута парада. Потребуем у гранд-маршала объяснений.

С этими словами Эрик ускользнул обратно в сторону деревьев; туда, где даже не было тропинки, и растаял в тенях.

– Чёртов призрак Рождества, – пробормотал Минт. – Вернулся, чтобы наказать нас за грехи.

* * *

Все вернулись в отели. Завтра мы допросим Фрэнки, а сегодня никому уже было нечего сказать.

Кроме меня. Я стояла посреди опустевшего шатра, глядя, как бармен убирает бутылки. Вечеринка окончилась. Мой идеальный план рассыпался пылью, уничтоженный Эриком Шелби. Но пока я там стояла, сформировался новый план, ещё амбициознее первого. Если мне удастся его осуществить, я не только покажу себя – я получу назад все долги, исправлю все ошибки. Заткну предательский голосок. Уничтожу чёрную дыру.

Эрик был прав: десять лет я жила во лжи. Я притворялась, что у меня всё хорошо; притворялась, что живу дальше, но правда заключалась в том, что прошлое всё ещё жило во мне, будто полуразбитая дверь, потому что это была открытая, незаживающая рана.

Показать себя перед однокурсниками было бы просто пластырем на рану. Теперь я пройду через эту дверь. Нырну в прошлое. Я найду убийцу Хезер и излечусь.

– Ты очень не хочешь идти домой, да?

Я развернулась и увидела Купа.

– Что ты тут делаешь? Я думала, ты ушёл с Каро.

Он приложил палец к губам и спиной подошёл к бару. Когда бармен отвернулся, Куп схватил бутылку виски и сунул под свитер. Он помахал мне идти за ним и фланировал, как ни в чём не бывало, из шатра.

Я глубоко вдохнула и последовала за ним.

Он провёл меня через тёмный, мрачный кампус. Я держалась позади, глядя ему в спину. Мы шли молча. На полпути я поняла, куда мы идём, поэтому не удивилась, увидев, как перед нами открылись покрытые вьюном стены «Ист-Хауза».

Он вышел на лужайку, подошёл к нашему столику для пикников – тому, что возле дуба, посаженного родителями Хезер десять лет назад в качестве мемориала, на её любимом месте. Теперь дерево выросло и стало ростом метров в шесть. Его вид будто овеществлял ход времени. Ветви росли в сторону «Ист-Хауза», будто протянутые руки. Это зрелище зловеще походило на человека; будто сама Хезер застыла, пойманная там, молящая о помощи.

Я отогнала от себя мысль. Мы тут были счастливы.

Куп проигнорировал скамейку и сел прямо на стол. Он открыл бутылку краденого виски, сделал большой глоток и протянул её мне.

Я не смогла сдержать призрачную улыбку:

– Прямо посреди лужайки? У всех на виду? Ах ты бунтарь.

Куп не улыбнулся в ответ:

– Кого ты знаешь с зависимостью?

Я взяла виски и села рядом с ним. Выпила глоток. Для этого мне пришлось приложить усилие, чтобы не захлебнуться.

– Мой папа. Поначалу оксиконтин. Потом всё, что мог найти.

Куп кивнул, глядя через лужайку на «Ист-Хауз». Лёгкий ветерок поднял локон его волос и смахнул на лоб.

– И за все эти годы ты мне так и не сказала.

– Ну, да, я не хотела, чтобы это хоть кто-то знал.

Несколько окон общежития всё ещё горели. Студенты, поздно не спят. Я поискала глазами окно на четвёртом этаже, в углу. Моя старая комната. Но там было темно, а занавески задёрнуты. Куп пробежался рукой по волосам и так её там и оставил.

– Иногда мне кажется, что я так хорошо тебя знаю, а потом я узнаю что-то такое. Мне хотелось бы, чтобы ты мне доверяла.

Я толкнула бутылку в его сторону.

– Я никому не доверяю.

– Это, наверное, очень одиноко. Надо подпускать к себе людей. Позволить им любить тебя такой, какая ты есть; хорошее и плохое. Тогда ты знаешь, что это по-настоящему.

Куп вырос в хорошего человека – а может, всегда им был. В любом случае, он не понимал, что бывает правда, слишком ужасная, чтобы выпускать её на свет божий. Правда, которая, если вскроется, разрушит любовь. Вернулось воспоминание, на этот раз более отчётливое. Я просыпаюсь, дезориентированная, с тяжёлой болью в голове. Свет, слишком яркий, падает через смутно знакомые окна. Опираюсь на пол, поднимаю себя на ноги. Смотрю вниз, и не могу дышать. Мои лежащие на полу ладони – ржаво-красные до локтей, покрыты хлопьями запёкшейся крови. На моём розовом платье, будто чернильные пятна теста Роршаха, пятна крови. Страшный вопрос: «Что я наделала?»

«Ничего», – горячо ответила я. Я ничего не сделала. Я должна была снова похоронить это воспоминание вместе с остальными. От него нельзя получить ничего, кроме гнили и разрушений.

Я отвернулась от Купа, не желая, чтобы он увидел выражение моего лица.

– Во имя открытости, – сказал он, – я хочу кое-что тебе показать…

– Куп, – я проглотила комок в горле. – Почему тут было так хорошо?

– Что?

Я вытерла глаза и оглядела лужайку, покрытое вьюном здание общежития, сошедшее с картинки из сказки, кольцо стоящих на страже деревьев. Тут, в траве, я заново родилась, посвятила себя новой религии, сильной магии. Эта магия всё ещё оставалась погребена в почве этого места.

Это место было моим домом.

Мои волосы казались мне занавесом перед лицом. Когда я заговорила, слова было едва слышно.

– Почему тут было так хорошо, и так плохо? Неважно – что бы я ни чувствовала, это было так сильно. Почему я не могу опять заставить себя так чувствовать? Всё остальное, что случилось за прошлые десять лет, меркнет по сравнению с этим. Я боюсь, что колледж был последним временем, когда я была по-настоящему жива, как должен быть жив человек, и я никогда не вернусь.

– Конечно, в колледже всё казалось доведено до крайностей, – сказал Куп. – У тебя была бесконечная свобода и почти никакой ответственности. Ничего не было решено – у тебя впереди была целая жизнь, и она могла повернуть куда угодно. У тебя были лучшие друзья, с которыми ты проводила каждую минуту, так что никогда не была