Сначала люди спроектировали реактор со встроенной ахиллесовой пятой. Потом люди годами закрывали глаза на этот дефект. Люди строили Станцию в авральном режиме, грубо нарушая требования безопасности. Люди проводили на Станции халтурные испытания.

После института Эдгарс едет в Новосибирск, поступает в аспирантуру. Он думает, что в мире науки, в мире теоретической физики можно спрятаться от человеческой глупости и подлости, как в монастыре. Но на кафедре мелочные дрязги, лицемерие. Надо выслуживаться, лебезить перед старыми хрычами.

А параллельно Эдгарс открывает для себя тонкую настройку физических констант. Такая штука действительно есть, я ещё девчонкой про неё читала. Суть в следующем. Вселенная в том виде, который мы все знаем и любим, требует ювелирной подгонки многих параметров. Например, заряд электрона должен быть не меньше и не больше определённой величины. Нужны правильная скорость света, правильная сила разных взаимодействий на атомном уровне. Правильная постоянная Планка. Чуть-чуть сдвинешь настройки, изменишь что-нибудь на единицу бог знает где после запятой – и мироздание посыпалось. Галактики не возникнут. Звёзды не возникнут. Таблица Менделеева останется пустой. И никакой тебе жизни, никаких людей.

«Ряд реакционных буржуазных философов-идеалистов на Западе пытается использовать феномен тонкой настройки Вселенной для реабилитации религиозной, антинаучной картины мира». Был такой юзер-ворнинг в советской книжке, из которой я впервые узнала о тонкой настройке. Но Эдгарса в повести не предупреждают вовремя. Он, разочаровавшись в человечестве, берёт и сам делает из тонкой настройки космоса все реакционные выводы. Если была настройка, решает Эдгарс, значит, был и настройщик. Следовательно, прав дед-пастор, а не погибший папа-атеист. Бог существует. Он есть смысл и оправдание мира.

Короче говоря, Эдгарс бросает физику. Он возвращается в Латвию и становится пастором. Когда умирает дед, Эдгарс просится на его место в Угале. Лютеранское начальство, само собой, идёт ему навстречу.

Проходят годы. До конца повести остаётся несколько страниц. У Эдгарса в душе мир и покой. Он давно уже не презирает людей. Дед наставлял его, что в рабочие обязанности пастора входит всех жалеть, и Эдгарс научился всех жалеть. Вера в Бога ему в этом большое подспорье. Она помогает не ждать от людей совершенства, не искать в них высший смысл бытия. Для высшего смысла, думает Эдгарс с облегчением, люди не требуются.

Наступает тридцатая годовщина аварии на Станции. Эдгарс все эти годы не ездил в заброшенную Припять. Зону аварии давно открыли для посещений, туда приезжают люди со всей планеты, глазеют на огромный купол саркофага над реактором. Возлагают цветы к памятнику ликвидаторам, покупают сувениры. Эдгарс тоже не раз хотел вернуться, увидеть снова тот дом, где был его потерянный рай, его идеальное советское детство. Но всё ему не хватало смелости. Он боялся, что Припять разрушит душевный покой, которого он добивался так долго.

Но юбилейной весной он решается наконец. Покупает путёвку. Едет один, оставив дома жену и детей. (У него давно семья. Лютеранским священникам можно вступать в брак даже в сане.) До Станции он добирается на автобусе с другими туристами. После экскурсии по мемориалу отбивается от группы. Достаёт из сумки свою чёрную пасторскую рубашку с колораткой. Надевает её и шагает пешком до Припяти. День солнечный, тепло. Конец апреля.

Мёртвая Припять обнесена забором. На въезде в город КПП. Эдгарс бесстрастно объясняет, кто он, откуда, кем были его родители. Охрана чешет затылок, мнётся, но пропускает его, снабдив картой самых опасных точек. Он идёт по улицам, превратившимся в лес. Везде поют птицы. Сквозь кроны деревьев льётся весеннее солнце. Белки шмыгают по стволам.

Вскоре Эдгарс находит свою девятиэтажку. Во дворе, где он когда-то играл, непролазные заросли. Огненно-рыжая лисица перебегает остатки асфальтовой дорожки прямо у Эдгарса под носом. На мгновение она останавливается и смотрит ему в глаза, шевеля ухом. Потом невозмутимо семенит дальше.

Дверь подъезда облупилась, почернела. Эдгарс заходит и поднимается на свой этаж. Какой-то высокий этаж – из окон видно полгорода. На лестнице сыро. Под ногами хрустит стекло.

Многие квартиры открыты. В квартире Эдгарса дверь и вовсе выломана – еле держится на одной петле. Эдгарс отодвигает её. Заходит. Внутри не осталось ничего, кроме самой тяжёлой мебели. Эдгарс не удивлён. Он знает, что до постройки забора в городе успели похозяйничать мародёры. Вещи его семьи, пропитанные радиацией, кто-то вывез и бессовестно продал ещё тридцать лет назад. Но знать – одно, видеть – другое. В душе у Эдгарса разгорается былое презрение к людям.

Горит оно, правда, недолго, потому что Эдгарс находит свои школьные учебники и тетрадки. Они раскиданы по полу в его комнате. Мародёры выгребли их из секретера, отломав заодно откидной стол, и бросили за ненадобностью.

Эдгарс подбирает одну за другой тетрадки в жухло-зелёных обложках. Листает потемневшие страницы, умиляется своему детскому почерку. Внезапно он видит, что одна из тетрадок не тоненькая, не зелёная, а общая, на спиральке, с рисунками космических аппаратов на обложке. Это его дневник. Не школьный, само собой, а который он вёл каждое лето. Чтобы, как мама говорила, «лето не пролетело без следа».

Он подходит к окну, кладёт дневник на подоконник и начинает читать с начала. Лето после первого класса. Лето после второго класса. Лето после третьего. А вот, в середине тетради, и последние каникулы его счастливого детства – после четвёртого класса. Первые записи выглядят как обычно: коротенькие, по три-четыре предложения. Десятого июня строили шалаш, двадцатого проколол шину велосипеда, на праздник Лиго приехали мама с папой. В таком духе.

И вдруг запись аж на полторы страницы. Всё тем же почерком, его корявым детским почерком, но на полторы страницы. Эдгарс не верит своим глазам.

«Сегодня были на море, – читает он, невольно шевеля губами. – Строили с Марисом песочный замок. Дедушка с папой опять говорили про бога. Я, как всегда, хотел вмешаться и объяснить, как обстоят дела на самом деле, и, как всегда, не стал этого делать, понимая, что они всё равно не прислушаются к словам десятилетнего ребёнка.

Записываю для себя, чтобы в голове не зудела невысказанная истина. Каждый из них отчасти прав и отчасти неправ. Дедушка прав в том, что бог существует. Но дедушка ставит всё с ног на голову. Ибо папа прав в том, что единственный источник смысла – это люди. Вернее, не только люди, а все живые существа, способные испытывать радость и боль.

Смысл – это продукт жизни, ограниченной во времени и пространстве. Жизни, в которой есть скука, тяготы, страдания. Жизни среди таких же обречённых существ, которых можно любить и ненавидеть. Смысл – это стремление