Квинкеру, никогда не отличавшемуся терпеньем, эта возня быстро надоела, он выхватил кошелёк из лап оппонента и через мгновенье, увлечённо шурша, уже пересчитывал деньги.

– Тысяча триста кредитов! – наконец объявил он. – Триста – докторше, тысяча нам, – наткнувшись на мой укоризненный взгляд, он несколько подкорректировал цифры, – хорошо, пятьсот ей, восемьсот – в общий бюджет, – и, отсчитав, принялся засовывать деньги в карман, полагая, что лучшего места для общего банка не отыскать.

– Отдай всё девушке! – сурово сдвинув брови, велел я.

– Ладно, – пожал плечами жабоид, – мне что, мне не жалко, только обидно, спасешь всех, буквально рискуешь жизнью, и что в награду? Ничего! Ни слов благодарности, ни даже маленькой компенсации, которая, несомненно, скрасила бы…

– Отдай! – перебил я, так как Квинкер, несмотря на речевой поток, изливавшийся из него, расставаться с деньгами не торопился.

Далее бывший таксист, вероятно с досады от несостоявшегося гешефта пнул соплеменника под зад, сопроводив действие парой крепких фраз. Зэк поспешил ретироваться, а Квинкер, подойдя к докторше, протянул деньги:

– Вот, примите в знак нашего искреннего расположения, надеюсь на дальнейшую лояльность в смысле взятия бюллетеня или справки о нетрудоспособности.

Докторша не ответила, но деньги взяла, чем окончательно уничтожила веру жабоида в человечество.

– А с этим что? – пробасил Дрон, нога которого по-прежнему покоилась на мардаке.

– А что с ним, – пожал плечом Квинкер, – или пусть платит, или я ему отстригу всё, что плохо висит, – и в знак серьёзности намерений совершил пару рубящих движений в воздухе.

Мардак решил судьбу не испытывать, хрен знает что в голове у этих психов, и указал рукой на карман. Дрону претило рыться в чужой одежде, служба в армии напрочь отбивает охоту к мародёрству, Квинкер же подобными предрассудками не отличался, он сунул руку в робу мардака и с диким воем выхватил обратно. На двух пальцах, сжав их в стальные тиски, болтался капкан.

– Ах ты гад! – Дрон пнул соплеменника под ребро. – А ну доставай сам!

Пока я освобождал пальцы бывшего таксиста из железного плена, а Квинкер приговаривал «Вот сволочь, а!», мардак под присмотром Дрона доставал деньги. В отличие от пенальца, в его робе не было ничего лишнего: заточка, доза наркотика и деньги, коих насчиталось ровно две тысячи.

– Пшёл! – Дрон грубо толкнул зэка к двери, с криком «На!» Бывший таксист запустил мышеловкой в обидчика, вышло удачно, железка угодила злодею в затылок. Мардак зло рыкнул, почесал ушибленное место, сверкнул глазищами и, пробормотав непристойность, скрылся за дверью.

– Вот сволочь, а?! – демонстрирую всем увечья, не унимался жабоид.

– Интересно, зачем ему капкан, – проговорил я, – не на пенальцев же он их ставит.

– Так это, – замялся Дрон, – от мышей. Мы, мардаки, не переносим их. Ну, примерно так же, как люди не любят пауков, – и, скромно потупившись, выудил из кармана точно такую же мышеловку, на какую нарвался жабоид. – Мы их ставим возле постели, когда спим.

Не перестаю удивляться талантам лейтенанта, и когда только и, главное, где успел обзавестись. Наверное, в тюрьме, зная мардакскую фобию, кто-то наладил производство капканов. Судя по увечьям, полученным Квинкером, делалось устройство на совесть.

– Дай гляну! – впервые подала голос девушка, обращалась она к раненому, но обалдел я. Потому что узнал этот голос! Он принадлежал, – или я схожу с ума, – Линде, девушке из американской тюрьмы, где меня истязал Чернятински. Той самой Линде, что помогла мне сбежать.

– Так больно? – она потрогала руку жабоида, тот аж подпрыгнул, сопроводив вопль матерной репликой.

– Сядьте больной! – прикрикнула на него медсестра. – И не мешайте производить осмотр! В конце концов, можно и потерпеть, вы же мужчина…

Стыдить пенальцев, всё равно что увещевать носорога, занятие неблагодарное.

– Мадам, – гневно сверкая глазами, провозгласил пострадавший, – позвольте послать вас вместе с вашим осмотром в жопу и прибегнуть, с вашего позволения к народным средствам, как то: сбрызгиванию раны мочой и посыпанию её пеплом, желательно тем, что остался от сжигания на костре дотошной медички.

Докторшу совершенно не смутил этот, надо сказать откровенно, хамоватый натиск, вероятно, с подобным она сталкивалась не впервые. Поняв, что пациент, находится в возбуждённом состоянии и требовать от него адекватности глупо, она, как истинный врач, обратилась за помощью.

– Может случиться столбняк, – пояснила она, посмотрев в нашу с Дроном сторону.

– И что делать? – уточнил я, несколько отойдя от впечатления.

– Придержите его, – она кивнула в сторону увечного пенальца, – а я сделаю всё необходимое.

– Ладно, – я выразительно глянул на Дрона. Того дважды просить не пришлось, тем более что помочь другу – святая обязанность. Мардак загородил дверь, отрезав пути к отступлению. Но и Квинкер был не дурак, он принялся бегать вокруг докторши, ловко укорачиваясь от лапищ Дрона.

Неизвестно, сколько бы продолжался этот забег, если бы я не подставил ногу. Квинкер растянулся на полу, был схвачен и усажен на стул. Отборно матерясь и дрыгаясь так, что бугаю Дрону едва удавалось его сдерживать, он всеми силами пытался высвободится.

– Так невозможно ничего сделать! – всплеснула руками девушка.

– И правильно! Насилие – это не наш метод, а вам, дамочка, вместо пыток над пациентами советую перечитать клятву Гиппократа, чтоб ему чихалось сто лет!

– Нужен наркоз! – я снова посмотрел на мардака, тот оценил мой взгляд его правильно. Он отпустил Квинкера, правда, только затем, чтобы врезать кулачищем в затылок. Жабья голова дёрнулась и безвольно повисла. Я вздохнул, главное в наркозе – не перестараться, что Дрону, без сомненья, удалось.

Воспользовавшись тем, что буйный больной временно затих, докторша обработала его руку, перебинтовала, затем сунула под нос бывшего таксиста едко пахнущую вату. Квинкер сморщился, неразборчиво забормотал и открыл глаза. Обвёл кабинет непонимающим взором, попытался сфокусироваться на ногах медсестры, не получилось, и он, вздохнув, снова отключился.

– Да, – констатировал я, обращаясь к лейтенанту, – здорово ты его приложил.

– Но, сэр, – виновато проговорил Дрон, – я не виноват, что он, – лейтенант указал на несчастного, – оказался слаб на голову.

Мысленно я согласился с товарищем, отметив однако, что после такого наркоза слабость головы может сохраниться надолго. Если не навсегда.

– Ничего страшного, – успокоила нас девушка, – скоро очнётся. Переложите его на кушетку, – она указала на лежак в углу комнаты.

Дрон, не особенно церемонясь, схватил товарища за шиворот, и, как кутёнка отнёс, куда было указано, я перевёл взгляд на девушку:

– Ты Линда? – спросил я.