Сердце Оливии билось так громко, что ей казалось, герцог может услышать его стук.

— Не думаю, что это имеет значение.

— Не имеет значения? — взревел он. — А что тогда имеет значение? Что?

— Тише! Если нас здесь поймают, мне придется выйти за тебя замуж, и я никогда тебя не прощу.

Герцог привлек ее ближе.

— Ты не понимаешь меня, потому что никогда не теряла близких. Ничто не имеет большего значения, ни наука, ни математические теории, ни титул и земли. Ничто…

— Есть еще честь, — ответила Оливия, чувствуя, как ее сердце пронзила боль. — Моя честь. Я не могу предать Руперта и сестру.

Его взгляд изменился.

— Твоя любовь не так безгранична, как море, и не так глубока.

— Я никогда не говорила, что люблю тебя, тем более не использовала эти метафоры, — спокойно возразила Оливия. — Я тебя едва знаю.

Его пальцы сдавили ее бедра, словно он собирался спорить. По телу Оливии пробежала дрожь. Герцог знал, что она чувствует.

Однако все же отпустил ее.

— Моя мать всегда говорила: когда дело касается чувств, я безнадежно глуп. Я редко поддаюсь эмоциям, но если это случается, я словно схожу с ума.

Оливия расправила платье, избегая смотреть герцогу в глаза. Она испытала то же безумие, хотя и не могла в этом признаться. Если бы она сделала это, он бы овладел ею. Это было видно по его глазам. Он закричал бы «Ты моя!» и созвал бы в комнату всех гостей.

И ей бы пришлось жить с разбитым сердцем, зная, что она предала собственную сестру.

Нет.

— Я возвращаюсь к себе в комнату, а потом спущусь вниз, — сказала Оливия. — Если ты сейчас же присоединишься к гостям, скорее всего никто не заметит нашего отсутствия.

Герцог поклонился, и Оливия вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Оливия вернулась в комнату сестры. Сердце ее все еще бешено билось.

— Джорджи?

Джорджиана безмятежно сидела у камина и читала книгу.

— Уже прошло достаточно времени, и я могу спуститься вниз?

— Полагаю, ты успела отдохнуть, — ответила Оливия, с трудом улыбнувшись.

— Как думаешь, мне стоит притвориться, будто я хромаю?

— Конечно, нет. Ванна из уксуса и холодной воды помогла, но вряд ли ты захочешь делиться такими подробностями с гостями. Хотя, возможно, тебе не стоит танцевать.

— Вот и хорошо. Я не люблю танцевать. — Джорджиана поднялась и пригладила волосы перед зеркалом.

— Не любишь танцевать? — удивленно переспросила Оливия. — Я и не знала.

— Похоже, в положении герцогини мне многое не по душе. К примеру, танцы. И мне неинтересно болтать о вышивке, как, например, с матерью Алтеи. Целых два часа.

— Ты болтала? Я, кажется, впала в какое-то оцепенение.

— Если бы поблизости был гроб, я бы с радостью бросилась в него.

— Джорджи! Ты сама на себя не похожа! — рассмеялась Оливия.

— Думаю, я как раз становлюсь собой. В саду мы с герцогом беседовали про свет.

Оливия перестала смеяться.

— Конечно, это было намного интереснее, чем разговоры о вышивке.

— Как несправедливо, что я не могу поступить в университет. — Глаза Джорджианы пылали, словно у связанного сокола. — А ведь я могла бы учиться, Оливия. Учиться, как он. Может быть, даже лучше.

— Правда?

Джорджиана кивнула.

— Я совсем ничего не знаю. Но я бы научилась. Это то же самое, что учиться быть герцогиней, только намного интереснее! — в отчаянии выкрикнула она.

Оливия замерла.

— Хочешь сказать, ты училась быть герцогиней, только потому, что больше учиться было нечему?

Джорджиана прошла в коридор.

— Ты слишком эмоциональна. Перед нами поставили задачу. Мы могли бы провалиться или преуспеть. Я выбрала второе. Ты же позволила чувствам встать на пути.

Оливия схватила сестру за руку.

— Джорджи!

— Да? — Взгляд ее был холоден.

— Ты на меня сердишься?

Джорджиана смягчилась.

— Нет, конечно, нет. Я сержусь, потому что мне пришлось учиться быть женой герцога. Даже если бы речь шла об ученом, меня бы это не устраивало.

— Ты сама хочешь быть ученым!

Джорджиана кивнула.

— Мне было интересно беседовать с герцогом. Но в то же время я испытывала такое негодование, что еле сдерживала себя.

Оливия поцеловала сестру в щеку.

— Ты могла бы изучать что угодно, Джорджи.

Джорджиана небрежно пожала плечами — явный признак того, что она была на грани отчаяния.

— Правда! — продолжала Оливия, закрывая за собой дверь спальни. — Зачем тебе университет? Все уже написано в книгах, и мы можем достать любые.

— Хочешь сказать, вы с Рупертом?

— Да, и мы могли бы вызвать профессора из Оксфорда или Кембриджа. Мы заплатим ему, чтобы он научил тебя всему, чего нет в книгах. Ты все быстро освоишь, Джорджи!

— Да, это возможно.

— Когда ты выйдешь замуж за Сконса, то сможешь покупать любые книги и, конечно, обсуждать все с ним. Естественно, мы с Рупертом неподходящие собеседники для тебя.

Джорджиана сделала несколько шагов по коридору, но остановилась.

— Знаю, я говорила тебе, что он идеальный мужчина, Оливия, но все же это не так. Между нами нет никакой искры.

— Возможно, появится со временем? — с трудом выдавила Оливия.

— Я правда думала, что когда встречу идеального мужчину, то почувствую что-нибудь. Желание быть с ним. Страсть, любовь, назови, как хочешь. Сначала мне казалось, будто то же самое я испытываю к Сконсу. Мне нравится беседовать с ним. Но я не желаю называть его этим глупым именем — Куин.

— Тебе не нравится его имя?

— Похоже на название фрукта[3].

Оливия смотрела ей вслед, пытаясь подавить захлестнувшее ее чувство радости и облегчения.

— И даже если бы он не был похож на зебру, он все равно не смотрит на меня так, как на тебя, — бросила Джорджиана через плечо.

— Это неправда, — вяло возразила Оливия.

— Я не глупа! — воскликнула Джорджиана. — Возможно, я и хотела выйти замуж за Сконса, пока не узнала его получше. Но даже если бы я по-прежнему мечтала об этом, я не кость, которую ты можешь швырнуть ему лишь потому, что чувствуешь себя виноватой и отказываешься признать собственные чувства.