Павел расстегнул портфель, достал из папки фотографию Туманова.

— Вы знакомы с этим человеком?

Жужлев быстро и брезгливо глянул на снимок:

— Нет.

Слишком быстро и с нажимом.

— Ладно, спрошу по-другому, — нудным голосом сказал Купленов, — брали ли вы 15 апреля у водителя Сатьянова служебную машину?

На этот раз Жужлев сделал небольшую, но выдавшую его с головой паузу. Его колебание никак не отразилось на лице, но Инга отчетливо уловила это колебание как сигнал тревоги. Ей показалось, что даже пылинки в густом луче, падавшем из окна, закружились быстрее от напряжения хозяина мастерской. Геннадий Викторович открыл рот, чтобы ответить, а она уже знала, что прозвучит ложь:

— Да, я брал у него машину. «Тойоту», вы про нее? Мы приятельствуем с Андреем. Мне надо было отвезти кое-какие вещи на дачу.

— Странно. Николай Васильевич Поддонов, заведующий хозблоком Большого театра, сообщил нам, что у вас имеется пропуск на служебную парковку для вашего личного автомобиля — «АудиА5».

— Хороший какой автомобиль, — недружественно улыбнулся Купленов, — а для скромного реставратора — так просто отличный!

— Я беру частные заказы, — холодно парировал Жужлев. — Да, своя машина действительно есть. Да, хорошая. И мне жалко использовать ее для перевозки барахла на дачу. Что-то не так?

— Геннадий Викторович, — Кирилл тоже сделал паузу, но его пауза была уверенная и емкая. — Эта «Тойота» вечером 15 апреля насмерть сбила человека в городе Королеве. Владислава Туманова, которого вы видели на фотографии.

— Не может быть. — Жужлев и бровью не повел. — Вы что-то путаете, — он сделал движение, словно собираясь встать со стула, но тут же удержал себя и остался сидеть. — Я был на даче. Машина стояла в гараже.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Я был один.

— Это очень плохо. — Кирилл покачал головой, притворно расстраиваясь. Купленов улыбался. — Потому что мы свои слова подтвердить можем. Люди, выходившие из дома-музея, сделали фотографию, на которую попала машина, ее номер и вы, Геннадий Викторович, за рулем. Снимок был сделан за несколько секунд до наезда.

Инге страшно захотелось повернуться и посмотреть, как выглядит лицо блефующего сотрудника полиции. Но она сдержалась и затаила дыхание, тем более что Купленов по-медвежьи ухнул и зашебуршал на диване, безбожно выдавая их всех. Однако Геннадий Викторович ничего этого не заметил.

Он встал и зашагал по свободному пятачку мастерской.

— Могу я посмотреть на фотографию? — поинтересовался он.

— Можете. В отделении, куда мы сейчас и проследуем, — сказал Архаров.

Жужлев остановился у окна и стал внимательно изучать пятно краски на давно не мытом стекле.

— Я… в общем, я был немного нетрезв. И эта дорога… там парк, что ли, она очень темная, практически нет фонарей. Кто-то выскочил мне под колеса. Я думал, это большая собака, не стал останавливаться.

— Вы утверждаете, что спутали собаку с человеком? — скептически уточнил Кирилл.

— Да я вообще не видел, что там попалось, — возмутился Жужлев, — утром только глянул: капот помят. Ну съездил в сервис, покрасил его, чтобы Сатьянову не влетело.

Острая внезапная боль пронзила ее, словно в висок вошла игла, дотронулась до мозга.

Опять!

Оглушающий шум, глаза заволокло багряной пеленой. Тяжесть абсолютной беспомощности. Сквозь пелену она слышала монотонный бубнеж Купленова:

— …ввиду обстоятельств…выяснившихся фактов… вы проследуете сейчас с нами для дальнейших…

Она встала, но от резкого движения вверх потеряла равновесие. Крепко схватилась за стеллаж.

Только бы не упасть!

Нащупала корешок какой-то книги, еле заметно погладила его пальцем.

— Все в порядке? — услышала она голос Архарова позади себя.

— Сейчас пройдет. — Она смотрела в сторону невидящими глазами, и оттого ее натужная улыбка выглядела нелепой. — Выйдем покурить.

Какой сильный страх исходит от Жужлева! Он ослепляет, будто я сама его испытываю!

— По крайней мере, не зря парились в купленовской душегубке. В Большой опять же сходили, прикоснулись к высокому, а потом ррраз — и раскрыли смертельное ДТП. — Они топталсь на лестничной клетке. — Пусть теперь Купленов закрепляет непредумышленное. Эй, ты чего?

— Кирилл, — Инга схватила Кирилла за рукав и начала трясти его — с каждым словом все сильнее. — Все не так! Совсем не так! Я уверена!

— Ты мне сейчас руку оторвешь!

— Это предумышленно. У него был мотив. Надо добыть ордер на обыск в мастерской. Я чувствую — «Парад» должен быть тут.

Карлу снилось, будто бы его глаз — это разбитое яйцо. Оно шкворчит и жарится в глазнице, потому что голова — огромная сковорода, вок, раскаленный до предела. Даже во сне он хотел есть.

Он застонал, чуть приоткрыв веки. Солнце кувалдой било в лицо из незашторенных окон. Карл сел, дотянулся до телефона, нажал на его единственную круглую кнопку, глянул одним глазом: 14:27.

Сколько раз он говорил друзьям, что слезет. Сколько раз обещал себе не ночевать в мастерской. Он глотнул из стоявшей на полу чашки жижу вчерашнего кофе и скривился. Во рту было противно ровно настолько, насколько он был противен сам себе. Здесь не было даже душа — только унитаз да раковина в углу — а в окна резала нещадная жара. Карл чувствовал себя липким и жирным, в волосах застряли комья грязи — а может, это был гон? Он попробовал их потрогать, но брезгливо отдернул руки, вытер их о простыню. Где эта синяя тощая морда, которую ему все обещали, когда он подсел на мет? Наркотики не помогли ему даже похудеть — двадцать лишних килограмм как были при нем, так и остались. Впрочем, он не помнил, когда взвешивался в последний раз, — может быть, уже и все двадцать пять.

Жрать хотелось сильнее, чем мыться, но он заставил себя собрать стаканчики, бутылки, пустые коробки от пиццы и китайской лапши в огромный пластиковый пакет. Раз оказался здесь с утра, так почему не убраться? — бодро думал он. Это ведь мысли человека с правилами, человека, который заботится о себе, правда?

Под паркетиной в углу была заначка: четыре дозы; но иногда ему хотелось делать вид хотя бы перед самим собой, что он сидит некрепко, что метамфетамин — это типа курева. «Сегодня не буду!» — решил Карл и остановился с пакетом в руках возле холста. Он, как это часто с ним бывало, совершенно не помнил, что писал накануне. Рыжая девушка — голова, руки и ноги отдельно от тела, как недособранная кукла, — была распята на поверхности воды. Волосы заполняли ее, как свет, в левом зрачке была начата и не дописана миниатюра: пустые водоросли растений, чьи-то руки, младенческая пятка. Карл стоял не двигаясь, слушая, как внутри, будто ежедневный реквием, включается головная боль, заполнявшая его существование тоскливым, невыносимым, привычным омерзением. Заложенные картонкой паркетины в углу стали выпуклыми, манили обещанием сладостного освобождения.