— Да уж… ну и священники у нас пошли. Может, у тебя еще и обрез где-то припрятан? Или пулемет. Этот, как его… о — «максим»! А что — если уж такую музейную редкость, как «наган», достал, то и пулемет должен быть ему под стать! И, кстати, где ты этот револьвер вообще выкопал?

Ванин вздохнул:

— Я ведь тебе говорил, что поиском и захоронением наших бойцов занимаюсь. Так что и «наган» я именно выкопал. Хотел сначала эту находку в болото закинуть, но потом передумал. В керосине отмочил, почистил, смазал и оставил себе. Тем более что и патроны «живые» к нему были, а время сейчас такое, что без оружия как-то неуютно.

Пожевав губу, я задумчиво протянул:

— Это точно, — а через несколько секунд поинтересовался: — Только вот меня чего-то смутные сомнения терзают. Какой-то ты не поповский поп. Разговариваешь нормально, без этих древнеславянских штучек. Поведение опять-таки… А тут еще и ствол. Или теперь в семинариях именно так и учат?

Ванин, глянув на меня, улыбнулся:

— Ты разницу между священником и диаконом улавливаешь?

— Э-э… весьма смутно…

— Диакон — это просто помощник священника. Который никакие службы не ведет. Соответственно, специальное образование тоже не требуется. Я вот, например, еще полтора года назад был обычным журналистом и особо о рукоположении в диаконы не помышлял. Но жизнь так сложилась, что пришлось выбрать этот путь…

Я поразился:

— Ничего себе! Это же что такое произошло, что ты вдруг уверовал настолько, что из журналиста в священники двинул?

— Да я всегда верил… И особо экстремального тоже ничего не случилось. Просто у меня отвращение появилось к тому, что вокруг происходит. Серьезные статьи редактор последние несколько лет просто не принимал, а писать о том, как гомосеки после своих маршей за попу прощаются, или освещать благородный облик губернатора, являющегося по совместительству вором в законе — обрыдло. В общем, ушел я оттуда. Со скандалом ушел. Ну а отец Силантий предложил у него в приходе устроиться. С «волчьим билетом» работу найти было невозможно, а там хоть какие-то деньги… Но, честно говоря, даже не в деньгах дело. Главное в том, что я могу с прихожанами говорить и глаза им на нынешнюю власть открывать. Вот это привлекло гораздо больше.

Недоверчиво поглядев на собеседника, я протянул:

— М-да… не думал, что в церковь и таким образом попасть можно… — а потом, меняя тему, спросил: — Слушай, а что говорят насчет этого завода по утилизации? Точнее, с чего его вдруг решили восстанавливать?

Алексей пожал плечами:

— Писали — где-то в Подмосковье нашли огромный склад химического оружия. Чуть ли не со времен войны. Вот для его уничтожения и строят. Но в Туле мне еще сказали, что, по слухам, ничего такого у нас не находили, а это дерьмо из Европы сюда для уничтожения везти собираются.

— Поня-ятно… если уж помойка, то помойка во всем. Мне только одно неясно — для чего такую большую зону отчуждения делать? Аж в десять километров. Хотя… все эти зарины-зоманы это такая вещь, что при какой-нибудь аварии и десяти километров мало будет.

— Да ну? — Ванин криво усмехнулся. — Ты думаешь, что это для безопасности жителей делается? Плевать всем на безопасность. Кому интересны русские аборигены? Наоборот, чем быстрее сдохнут, тем лучше. Да и заводы по переработке сейчас такие, что сама возможность аварии практически исключена. Просто там наверняка управленческий и технический персонал из иностранцев будет состоять. А для иностриков обычно строят коттеджный городок с большой патрулируемой зоной. Чтобы, не дай бог, нежные «передовые демократы» не столкнулись с местным быдлом. Вот в Руднево, видно, такой же городок и отстроили…

Угу, ясненько. Заводы такого типа действительно отличаются повышенной надежностью, но пугливые европейцы один черт резко выступают против их строительства у себя под боком. А здесь можно на мнение населения наплевать и спокойно заниматься своими делами. Тем более что и ветка железнодорожная как раз там проходит, и предприятие с давних времен стоит… Чуть-чуть его подшамань, завези оборудование и вперед! Денег наверняка на это немного уйдет, да с разными «зелеными» и прочими экологическими паникерами никаких проблем. В итоге — все довольны, все смеются. Вот только не ко времени это всё замутили. Нет чтобы полугодом позже — я бы тогда свой «турник» забрал со всем комфортом, а теперь придется пехом по лесу топать.

Тут Алексей, у которого старые воспоминания, наложившись на недавний всплеск адреналина, вызвали повышенный приток говорливости, начал рассказывать, из-за чего именно он ушел с прежней работы. С подробностями и в лицах. Я же, вполуха слушая революционно настроенного церковника, машинально кивал, а сам прикидывал — как это хорошо, что Ванин не полез осматривать поверженных бандитов. Ну, как тогда в Воронеже. И если там все обошлось, то здесь его диаконскую натуру мог ожидать сильный удар. Ведь когда я обыскивал здоровяка, тот уже не дышал. Да и говорливый браток тоже — того… Нет, когда мы уезжали, он еще был жив и, возможно, даже дальше будет жить, если его вовремя откачают, но с проломленной височной костью шансы очень малы. И сейчас я копался в себе, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Я ведь никого вот так, своими руками не убивал. Тот застреленный араб не считается. Тогда все было просто — «чпок!» и фигура с автоматом, стоящая в десяти шагах от меня, молча оседает на камни, древней брусчатки. При этом каких-либо отрицательных эмоций я не испытывал. Может быть, потому что даже замотанного в куфию лица того боевика так и не увидел. А сейчас и лица видел, и говорил с ними, а потом взял и убил…

Только вот не подумайте, что меня начали терзать душевные муки. Куда там! Врага надо уничтожать всегда и везде. А то, что оборзевшие бандиты именно враги, сомнений не возникало. Дело было в другом, но в чем именно, я никак не мог понять, поэтому и маялся каким-то непонятным дискомфортом. А потом вдруг неожиданно вспомнилось, как под носком ботинка с противным, слышимым только мне хрустом, подалась кость лежащего человека, и к горлу подкатил комок. Судорожно сглотнув, я задышал носом, делая глубокие вдохи и выдыхая через рот. Это меня и спасло от позорной «травли» прямо в машине. А когда буркнув: «Чего-то меня мутит, видно, за обедом что-то несвежее сожрал…» — приоткрыл окно и начал вдыхать ворвавшийся в щель морозный воздух, отпустило окончательно. Ванин, который на открытие окна лишь зябко поежился, несколько секунд прислушивался к себе, а потом опроверг:

— Нормальные тефтели были. Я ведь не отравился, — и после паузы выдвинул предположение: — Может, это у тебя на драку такая реакция? Ну, отходняк? Так бывает…

Угу, сейчас? Да я тут, можно сказать, невинность потерял, ухлопав человека в рукопашной, а он — «на драку»… Но признаваться в первопричине было довольно чревато (кто его знает, как себя журнало-дьякон поведет, узнав, что мы оставили за собой, считай, двух «двухсотых»), поэтому я просто пожал плечами:

— Может быть…

А потом замолк, так как вдруг навалилась какая-то слабость и апатия. Блин, ну все прямо как по учебнику! И в институте про это говорили, и позже, слушая рассказы командиров, прошедших войну, я знал, что подобная реакция организма вполне возможна, но к себе это как-то не относил. Ну еще бы — я ведь крепкий, не брезгливый, да и повышенной впечатлительностью тоже не страдаю. Хотя еще на лекциях говорилось, что даже опытные мужики, впервые выпустив кишки противнику, бывало, блюют дальше, чем видят. И это не что-то из ряда вон выходящее, а просто особенность человеческой психики. Одно дело — убить пулей издалека и совсем другое — вот так — нос к носу, ощущая дыхание врага на своем лице, перехватить ему ножом горло или размозжить голову. Радует, что подобное случается лишь один, самый первый раз, а потом встроенный предохранитель сгорает и никаких особых отрицательных ощущений уже не испытываешь.