Поль сделал вид, что задумался, потом покачал головой:

– Она ни о чем таком даже не заговаривала, иначе, сам понимаешь, я бы вцепился в этот след. Насколько я помню, мы с Луизой провели бо́льшую часть лета две тысячи седьмого в Аржелесе, у моих родителей. А если Жюли вступила в отношения со взрослым мужчиной, причем отношения немного… сложные и в чем-то патологические, она уж точно не стала бы кричать об этом на всех углах. Кстати, она же пишет, что боится его, и, однако, она не обращается к тебе, ее собственному отцу… Это была постыдная тайна, в которой она так и не решилась признаться.

Да, верно. Вполне вероятно, тот тип запугал ее, заставив молчать.

– И все же задай ей вопрос, – не сдавался Габриэль. – И надо будет расспросить Ромуальда Таншона тоже. Бумажных журналов того времени у него не сохранилось, это все ушло в прошлое, но, может, он вспомнит какую-нибудь деталь. И…

Поль протянул руку, чтобы забрать дневник:

– Я знаю, что надо делать.

Он положил дневник обратно в пакет, застегнул молнию и понес его убрать в рюкзак. Вставая, Габриэль заметил небесно-голубые картонные прямоугольнички, валяющиеся на лиственничных иглах у него под ногами.

– А это что такое? – спросил Поль, возвращаясь к нему.

– Корешки автобусных билетов – наверно, выпали из дневника.

Габриэль внимательно их рассмотрел:

– «Остановка „Еловая роща“». Всего четыре билетика.

– «Еловая роща», «Еловая роща»… – повторил Поль, роясь в памяти. – Кажется, так называлась последняя остановка на дороге к перевалу, около двух километров за гидроэлектростанцией. Этот автобусный маршрут отменили где-то в две тысячи девятом-десятом, почти сразу после закрытия станции. С конечной остановки можно было уже добраться до другого высокогорного водоема – Черного озера, водохранилища наверху дамбы. Больше пятнадцати километров отсюда. Зачем бы Жюли туда ездить? Там абсолютно ничего нет.

– Что-то там точно есть. Возможно, ответ на все наши вопросы.

37

В молчании они ехали по следам Жюли, в семистах метрах над Сагасом, по извилистой дороге, над которой витала черная смерть.

Габриэль видел, как впереди него идет дочь, угадывал ее хрупкий силуэт, длинные ноги, она была здесь, только что вылезла из автобуса, и тот уже укатил в рокоте двигателя, развернувшись на насыпи. Оставшись одна, она пошла дальше. Все происходило точно на этом месте, но двенадцатью годами раньше.

Он внимательно вглядывался в дорогу, которая сейчас свелась к полоске гравия между битумом и зеленью. Откос горы слева, лес справа, нетронутый дикий пейзаж на протяжении километров. Куда ты шла, Жюли? Метров через сто узкая подъездная дорожка из галечника и грунта уходила в сторону, теряясь между лиственницами; она была перегорожена изъеденным ржавчиной металлическим щитом с наполовину стершейся надписью «Частные владения». Габриэль представил себе, как хрупкий силуэт дочери сворачивает туда.

В салоне двое мужчин не обменялись ни словом. Молчание вновь повисло между ними, стоило им вернуться к машине. Габриэль видел, с каким трудом его бывший коллега преодолел обратный путь по тропинке. Раз десять он порывался сказать ему, как сожалеет о своем поступке в ту пресловутую ночь сведения счетов. Но можно ли сожалеть о том, чего даже не помнишь? Прошлое оставалось прошлым, и никакие извинения не смогут его стереть. Провал в памяти не изменит того человека, каким он был.

Холодный ноябрьский свет превращал бескрайний лес в сборище мрачных теней. Черные, тесно сгрудившиеся стволы словно охватывали машину, замыкая ее в сфере неизвестности, враждебной и настороженной.

Габриэль видел дочь на обочине, с рюкзачком и в кроссовках, какой она предстала перед ним во сне. Она срывала иголки с елей, нюхала их, сдувала, прежде чем двинуться дальше. Значит, ты проводила весь день здесь, прежде чем вернуться домой и запереться у себя в комнате, как любой подросток в твоем возрасте. И тайком писала в своем дневнике…

Чуть дальше дорога пошла вдоль хребта, огибая слева гранитный цирк и открывая панораму, от которой захватывало дух. Двадцатью четырьмя метрами ниже угадывалось озеро Мируар. Более далекая перспектива открывала долину, поглощенную серой мглой.

Еще две-три минуты из-за камней и ухабов они ползли на скорости не больше десяти километров в час, а потом оба заметили запустелый дом, притулившийся в конце заросшей растительностью тропинки. Дверь отсутствовала, ставни и стекла были разбиты, крыша явно прохудилась.

– Кто здесь живет? – спросил Габриэль.

– Представления не имею. Я даже не знал, что здесь есть дом.

Для очистки совести они пошли глянуть на заброшенное жилище. Комнаты были пусты, потолок грозил обрушиться. Они не стали задерживаться внутри и вернулись к машине. Выйдя на остановке «Еловая роща», Жюли, по всей видимости, шла дальше пешком. Пункт ее назначения не мог располагаться слишком далеко, если только им не была эта развалина…

Они двинулись по дороге дальше. Внезапно им открылся вид на Черное озеро, кромку каменистой дамбы и кубическое строение здания техобслуживания. Оттуда к старой гидроэлектростанции шли отводы напорного трубопровода. Если отвлечься от этого рукотворного уродства, окрестные места дышали красотой и свободой. Горы окружали гладь воды, пологими склонами сбегая в глубину и питая ее ледниками, тающими при первых лучах весеннего солнца. Между елями пели быстрые струи потока.

Поль вдохнул полной грудью, уперев руки в бедра, и ткнул пальцем в другое бревенчатое шале, стоявшее метрах в десяти в глубине леса. Грунтовая дорога заканчивалась там. Значит, это было единственное жилище в округе. Серая черепичная крыша опускалась почти до земли. Ставни были закрыты.

Мужчины подошли к шале. Пыль, покрывающая оконное стекло служебной пристройки, справа от самого дома, не давала разглядеть, что внутри.

Поль постучал в дверь. Его сподвижник нервничал. У него перед глазами опять возникли гнусные картинки: обнаженность дочери, перенесенная тушью на бумагу, лабиринты, из которых этот псих заставлял ее выбираться. Существовала ли хоть малейшая вероятность, что автор этих мерзостей живет здесь?

Никакого ответа. Поль снова постучал, на этот раз всей ладонью:

– Национальная жандармерия! Откройте, пожалуйста!

Габриэль, заметив, что навесной замок на сарае не заперт, рискнул зайти. Локтем нажал на выключатель. На потолке зажглась лампочка. Инструменты и гоночный велосипед без колес перегораживали проход. Он приподнял плотный чехол, лежащий на полу, и обнаружил банку с краской, закрытую, но частично использованную: по краям еще оставались кроваво-красные подтеки. Совсем свежие. Кисти отмокали в разрезанных пополам пластиковых бутылках. Вода в них тоже была красная.

Затем он оглядел верстак. Пришпиленные к пробковой доске пожелтевшие и полустершиеся семейные фотографии. Мужчина, женщина, ребенок лет двух или меньше. Улыбки, песочные куличики на берегу озера. Снимков были сотни, наложенных друг на друга в полном беспорядке, вперемешку с газетными статьями и листовками, где говорилось об исчезновении Жюли. Крупные заголовки: «Трагедия в Сагасе до сих пор остается загадкой», «Год спустя расследование топчется на месте», «Что стало с Жюли Москато?». Хозяин сарая все аккуратно вырезал, тщательно рассортировал, подчеркнул отдельные фразы, маниакально обвел везде лицо девушки.