Декольте прямо-таки просило, чтобы его прикрыли. Платье, которое Дебрен принес Курделии, было прелестное. Бежевое с золотыми блестками и элегантной коричневой каймой оно отлично сочеталось с ореховыми радужками глаз. Но одного магун явно не учел: модель не была предназначена для ношения на голое тело. Правда, дефольские портные немного разрезали дамскую одежду с обеих сторон по фривольной маримальской моде, однако их намерения были более практичными Им просто хотелось показать знаменитые белые рубашки с буфастыми рукавами и столь же знаменитые белые чулки, которые истинные модницы время от времени демонстрировали между подолом платья и клик-клаками. Смешнее всего было то, что недели две назад Дебрен чуть было не проглотил пару дефольских комаров, когда шлялся по чистым улочкам Гаги и, раскрыв рот, таращился на красоток, щеголявших именно в таких одеждах. Черт побери! Верх запомнил, низ запомнил, а середину…

– Дедушка специально для нее выковал. – Тишина начинала звенеть в ушах, и, наверное, поэтому Курделия не прекращала объяснений, которых никто, кажется, не ждал. – Старейшины гномов хотели как можно скорее собрать бабку в дорогу, потому что, если б кто-то донес, что они прячут пазраилитку, виновных ждали бы крупные неприятности. А среди тамошних крестьян буйно цвело махровое стукачество.

– Неприятности,– первым пришел в себя Зехений,– ждали виновных на Востоке. В Лелонии за помощь пазраилитам, не мешкая, вешали. Это касалось невиновных – ну, там, жены, ребенка или соседа. Потому как виновных-то подвешивали не сразу, а после пыток. Вильбанда я понимаю, но ты при таких предках должна бы немного поуважительнее к истории относиться. Да и наши парни вовсе не…

– Ты еще красивее, чем она.

Трудно сказать, почему все так согласно взглянули на Вильбанда. Причиной скорее всего было то, как он это сказал. Он бормотал себе под нос, а не обращался к Курделии. Дебрен решил, что это эффект пробивавшегося в бормотании изумления.

– Чем бабка? – Окруженное черными завитушками личико порозовело малость сильнее, что, казалось, граничит с чудом. Дебрену уже давно хотелось подойти поближе, послюнявить палец и проверить, всамделишный ли это румянец, как у самой дорогой куклы императорской дочки. – Глупости городишь. Бабушка была высокая, красивая, а я…

И все-таки ей было приятно. Она наверняка не обнаружила усмешки в глазах Вильбанда. Трудно подозревать ошеломленного теленка в том, что он способен на тонкую насмешку.

Дебрен подумал о Ленде Брангго как о доске. Не плоской, а спасительной. За которую можно ухватиться на воде, чтобы не утонуть. Мысль была краткой, почти тут же ускользнула, но сам факт ее появления заставил его вздрогнуть.

– У нас только волосы похожи. – Маленькая ручка прошлась по влажным локонам.

– Я… о русалке… – Вильбанд указал на ворота. Курделия через силу улыбнулась:

– Нуда. Меж людей, возможно, действительно… Но зачем тратить время на глупости? Дай-ка воду, Дебрен.

Она мылась и переодевалась довольно долго, так что Дебрен успел позаботиться о медном подносе (серебра в замке скорее всего не было), а Вильбанд – о зерне и ручной мельничке, в результате, кроме похлебки, на обед должны были быть оладьи. Курделия тоже не теряла времени даром: воспользовавшись принесенными Дебреном щетками, в том числе одной проволочной для чистки доспехов, она привела в порядок не только себя, но и все окружающее. Собачья шкура отправилась далеко под каменный забор. От вони не осталось почти ничего, а оставшееся решительно проигрывало запаху мыла. От целого куска мыла, который, возможно, прикончил Индюкова свояка, не осталось ничего вообще.

– Может, тебе не следовало бы вкушать, пока дарственной не подпишешь? – неожиданно нахмурился Зехений. – Однажды, помню, начало у нас в монастырской кладовой сало портиться. Вот приор и послал меня с одним пожилым братом, дабы излишками с голодными поделиться, как велит Господь. Но дурень не ту мерку на кухне взял, монашескую, потом ему не захотелось фуру разворачивать, ну и крестьяне на обед сразу по двухдневной порции получили. Съели быстро, однако же половина потом от заворота кишок преставилась. Одна польза, что когда приор десятину до девятины поднял, то никто не возражал, потому что народ уже знал: избыток пищи ему вреден.

– Не бойся, – успокоил его Дебрен. – Вильбанд половину похлебки ухитрился своей колымагой разлить, да и Курделия не монашеской едой, как те мужики, а чуть получше питается.

Зехений бросил взгляд на видневшуюся из-под платья лодыжку, прикрыл рот. Курделия поставила блюдо на колени, блаженно вздохнула, подняла ложку.

– По… подожди. – У Вильбанда был явно несчастный вид, но он выдержал удивленный взгляд графини. – Может, лучше… не ешь суп, пожалуйста.

– Недавно я крысу поймала, – благодарно усмехнулась она. – Жирную. Теперь вот ворона попалась. И видишь – жива. Конечно, приятно, что ты беспокоишься о моих кишках, но…

– Я… не о кишках. Больше… ну… о сердце.

– Сердце у меня каменное. – Улыбка угасла. – Даже когда маму… Ничего. Даже не кольнуло. Только ревела. Нормальный-то человек с отчаяния б умер или заболел хотя бы.

– Я не в этом смысле. Я больше о душе думал.

– У гномов души нет, – заявил Зехений. – Что же касается пазраилитов и прочих иноверцев, то тут мнения раходятся. Зуля же относительно этого многозначительно молчит. Так что если даже в язычниках немного души и теплится, то наверняка в значительно меньшей концентрации, нежели в махрусианах. Отсюда вывод: с этой стороны графине ничто не угрожает.

– Вот видишь, – проворчала Курделия и зачерпнула ложку супа.

Вильбанд решился заговорить только после того, как она поднесла ложку ко рту.

– Погоди! – Она остановилась, но взгляд стал жестким. – Я… Вода для похлебки взята из бассейна.

– Но он же высох, – удивился Дебрен.

– То есть из-под бассейна, – уточнил Вильбанд. – В двух локтях под дном уже стоит вода. Я взял трубку, которой вино набирают, подсосал…

Она некоторое время внимательно смотрела на него. Он не менее внимательно разглядывал колеса своей тележки.

– Чтоб тебя! – наконец сказала она. – Ты приехал не на самокате, верно?

– Самоползе, – поправил Дебрен.

– Самотыке, – поправил Вильбанд.

– Чтоб тебя! – повторила она. – Я слышала какой-то шорох. Думала, кто-то из вас собрался украдкой подойти и…

– Убить? – догадался Дебрен. И вздохнул: – Ты нам все еще не доверяешь?

– Мужчинам доверять нельзя, – спокойно сказала она. – Высоким. А вы все высокие.

– Ты порядочность человека локтями измеряешь?

– Крутц вымахал как шкаф. И не любил меня, хотя говорил, что любит. Отец был крупный и даже не говорил ничего, а только бил и карлицей обзывал. Горняки, что в каменоломне у нас работали, тоже все как один крупные были, высокие парни, а ни один никогда доброго слова… Братья двоюродные, рослые ребята, за воротник меня на железный колышек подвешивали, в бочке катали, пока я всю ее внутри не облевала. Не знаю, может, и среди невысоких тоже хватает паршивцев, но с невысокими мне сталкиваться не доводилось. Вначале меня отец от людей в каменоломне прятал, а потом муж в замке. А туда в слуги тоже самых рослых брали. Так что ж удивительного, что я высоким не доверяю? Только один раз о порядочном мужчине слышала. А он аккурат гномом был.