Летали над горами не раз и раньше, и все же полет 13 мая 1945 года закончился плохо. Самолет разбился, и из 24 пассажиров выжило только трое: двое мужчин, лейтенант и сержант, и женщина, капрал Маргарет Гастингс.

Пропажу военного самолета быстро заметили, и были организованы поиски его обломков (предполагалось, что он был сбит невесть откуда взявшимися японцами). К счастью, маршрут был известен, и пилотам удалось с воздуха заметить Гастингс и двух ее спутников. Вот только забрать их из долины было невозможно: самолеты не могли там сесть, а вертолеты, хотя уже и состояли на вооружении американской армии и часто использовались для эвакуации раненых, были еще несовершенны и не могли подняться на нужную для преодоления хребта Маоке высоту. Между тем журналисты, которым после победы в Европе было не о чем писать, ухватились за новость. Еще бы! Сюжеты довоенного Голливуда обернулись реальностью: красавица и ее спутники затерялись посреди таинственной горной страны, населенной дикарями. Нашлись и те, кто вспомнил, что прежде папуасские племена были не чужды каннибализму, и, хотя о жителях долины еще ничего не было известно, на всякий случай записали в людоеды и их.

Спасательная операция началась с поступка почти безумной храбрости: несколько человек (врачи, солдаты и решивший рискнуть ради репортажа журналист) вызвались на парашютах спуститься в долину, хотя никто не знал, как их потом оттуда будут забирать. Через месяц решение наконец придумали: в долину сбросили несколько планеров, на которые затем погрузились люди, а самолеты специальными крюками на тросах сумели подцепить эти планеры с земли и улететь вместе с ними. По меркам того времени (да, думаю, и по современным) операция была очень непростой. Зато Гастингс, ее товарищи и пришедшие к ним на выручку люди были спасены, а мир узнал о долине, которую очень скоро стали называть не Шангри-Ла, а ее местным названием: Балием[161].

Современные технологии позволили изучить долину и ее обитателей, которые месяц весьма гостеприимно принимали у себя потерпевших крушение. Довольно быстро ученые поняли, что племена дани, тридцать тысяч населяющих Балием человек, не просто были отрезаны от мира непроходимыми горами. Они даже не подозревали о существовании мира вокруг них. Несколько тысяч лет их предки не контактировали ни с кем, полагая, что вселенная ограничивается тем, что они видят: долиной, горами, небом. Они не знали, что на свете есть кто-то, кроме них. Образ их жизни за тысячи лет, по-видимому, почти не изменился. Общественное устройство, религия, торговля – все было очень простым, а жизнь дани проходила в войнах между соседствующими поселениями. Но даже эта, вероятно, последняя в истории большая группа людей, не контактировавшая со всем остальным человечеством, знала сельское хозяйство[162].

История этой долины – столь очевидная метафора истории всей планеты, что, кажется, это заметил каждый, писавший о Балием. Затерянная во вселенной и в то же время полностью освоенная своими обитателями, разделенная на племена-государства, то воюющие, то торгующие друг с другом, – разве все это нельзя отнести и к Земле в целом?

Мы действительно живем на хорошо освоенной планете. К началу XX века люди использовали для сельскохозяйственных или каких-то иных нужд практически всю сушу, за исключением участков, совершенно для этого непригодных, или тех, которые решили сохранить в качестве, скажем, охотничьих угодий (или, в наше время, национальных парков). Даже в самых критических условиях люди находили возможности для занятий сельским хозяйством: туареги в пустыне Сахара разводили верблюдов, а иногда и другой скот, жители Крайнего Севера занимались оленеводством.

Приручение животных и одомашнивание растений – процесс, который современные ученые называют неолитической революцией. Это и правда была революция, только очень постепенная. Последние исследования показывают, что люди, скорее всего, сперва научились молоть зерно и делать лепешки и только потом догадались, что зерно можно выращивать самим[163]. Но, когда они это поняли, их жизнь изменилась безвозвратно. В последние годы много пишут о том, что в кратковременной перспективе эти изменения могли быть не очень-то хороши: питание охотников и собирателей, возможно, было более здоровым, а на добычу пищи они тратили меньше времени, чем земледельцы[164]. До определенной степени это может быть верно, однако история последних столетий показывает, что при возможности перейти к сельскому хозяйству племена, ранее его не знавшие, делали это с большой охотой – разумеется, не отказываясь при этом и от традиционных способов пропитания. Появление сельского хозяйства не уничтожило охоту и собирательство (уверен, что почти каждый читатель этих строк ходил в лес по грибы и ягоды, а кое-кто, возможно, и на рыбалку). Однако после неолитической революции изменилась структура общества: экономика, политика, военное дело, кулинарные практики, само восприятие окружающего мира. Охотник, глядя на поляну, воспринимает ее как мир, населенный живыми существами, которых можно выследить, а крестьянин – как пространство, которое можно вспахать.