Я потер лицо руками. Что бы сделала на моем месте Корделия? Она всегда была умнее меня. Я пер вперед, не думая о риске, а она была голосом разума, умела хладнокровно проанализировать ситуацию. Она была права, упрекая меня тогда в Норе, – я вечно куда-то вляпывался. Но так же быстро, как доводил нас до беды, я всегда находил и выход. Сколько лет мы с ней были одной командой. Ее предусмотрительность служила превосходной оберткой для моего безрассудства. Именно безрассудства, а не отваги. Лежа в пыли и черепках пустого склада, я это хорошо понимал. Это совсем разные вещи. Отважный не отдал бы сестру незнакомцам. Когда дошло до дела, когда она по-настоящему во мне нуждалась, я бросил ее и дал деру.

В окне напротив маячило лицо Добермана. В двери соседнего с ним здания мне мерещилась уходящая наверх лестница – она могла вывести и к высотке, на которую мы нацелились. Будь здесь Корделия, она велела бы мне не высовываться, сидеть смирно и ждать, пока минует опасность. Я знал, что это хороший совет, – только вот тайник мне попался паршивый. Чтобы окопаться, нужно было найти дыру получше – желательно с задним ходом, и та лестница представлялась пока наилучшим вариантом. Только доберусь ли я до нее или раньше подстрелят? Мне предстояло пересечь одну полосу и барьер посередине. Хорошо бы знать, где находится флайер. Я слышал визг его винтов, но видеть не мог.

– Эй, Доберман!

– Чего?

– Я перебегу туда.

– Не дури! Они только этого и ждут.

– Ты не мог бы их отвлечь?

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Не собираюсь подставляться. – Обычный напор пропал из его голоса. – Ради тебя уж точно.

Я проглотил просившиеся на язык ругательства, сжал кулаки и снова вспомнил сестру.

– Ладно, пусть так. А сказать, где они, можешь?

Лицо в окне запрокинулось кверху.

– Ага, вижу их.

– Где?

– За три дома от нас на твоей стороне. На уровне третьего этажа.

– Что делают?

– А, черт, по-моему, собрались приземляться.

Я выругался себе под нос. Сейчас или никогда. Если поймают в этой каморке, мне не спрятаться. Буду тут, как рыба в бочке.

Визг двигателей стал пронзительным. Я сменил позицию, уперся ногами в пол, как спринтер перед стартом. Мне нельзя поскользнуться – второго шанса не будет.

– Спускаются! – крикнул Доберман.

Язык у меня был суше уличной пыли.

– Скажи, когда будут над самой землей.

Если я верно рассчитал, пилот и стрелок будут заняты посадкой, и это, если повезет, подарит мне секунду. И еще полсекунды даст поднятая двигателями пыль.

– Сейчас… – Доберман начал отсчет. – Три… два…

Я бросил тело вперед, приказав ногам отдать толчку все силы, и вырвался на яркий свет шаров, колотя ногами улицу и работая локтями, как насосом, загоняя в легкие холодный воздух. На флайер я не смотрел – весь сосредоточился на лестнице впереди. Если в меня и стреляли, я не слышал выстрелов. В ушах стоял гул дыхания и грохот сердца.

В четыре прыжка я оказался на первой полосе, перескочил центральное ограждение и приземлился на одну ногу. Чуть было не растянулся плашмя, но тут ударила оземь вторая нога, и вот я снова мчусь. Я обогнул нарты, стараясь пригибаться к самой земле, и ввалился в проем с лестницей.

Каждая ступень здесь была высотой полметра, бегом по таким не проскочишь, но я выжал все, что мог, и, задохнувшись, упал на площадку. Легкие горели от морозного воздуха.

Почти минуту я лежал, разевая рот и силясь выровнять дыхание. От адреналина меня тошнило, зато голова кружилась от восторга. Я расхохотался. Я обогнал смерь. Не бывает побед древнее и чище этой.

Но до спасения было еще далеко.

Раз флайер приземлился, его экипаж погонится за мной, и у преследователей будет оружие. Я нашарил в кармане и сжал ножик, так ободривший меня при выходе в нашу дурацкую экспедицию. Сейчас, против автоматического оружия, он был хуже, чем ничего. Я с тоской вспомнил оставшиеся на нартах арбалеты, но до них мне было не добраться – с тем же успехом они могли бы остаться на другой тарелке.

Безоружному остается надежда только на талант удирать и прятаться. Лестница от площадки, где я лежал, продолжалась высоко вверх, завиваясь винтом между этажами. Я поднялся на дрожащих ногах и полез дальше.

Мы падали в бездну, провожаемые последними словами тех, кого оставили на смерть, и каждый оплакивал их по-своему. Оконкво ни с кем не разговаривала и не вылезала из тренажерной, раз за разом доводя себя до изнеможения. Эддисон заперлась в каюте и никого не хотела видеть. По словам «Злой Собаки», она почти не вставала с койки и с тяжелым безразличием таращилась в стальной потолок. Престон предлагал ей успокаивающие – она его прогнала. Она даже Люси не открыла дверь. Не скажу, чтобы я ее винила. После всего, через что она прошла, – после потери корабля и команды – утрата Шульца могла показаться ей концом света. Мне ли ей не сочувствовать, ведь у меня хватало своих призраков. А сегодня предстояло зажечь четыре новые свечи – за Шульца, «Грешника» и двух маленьких драффов в машинном зале «Грешника». Еще четыре потери в этой безумной войне.

Нод горевал о погибших отпрысках. Узнав, что «Грешник» остался на верную смерть, он свернулся в чешуйчатый шар и много часов не показывал ни одного лица, но в конце концов раскрылся и снова взялся за работу, бормоча догмы своей стоической веры в Мировое Древо.

– Ничто не пропадает совсем, – произнес он и занялся распределительным щитом, нуждавшимся в замене предохранителей.

После дня такой жизни я позвала Престона выпить со мной на камбузе. Мы сели за столик с парой бокалов джин-мартини и подняли тост за отсутствующих друзей. Следы на полу указывали, где был когда-то приварен к палубе шпион по имени Аштон Чайлд.

– Извини, Престон, – сказала я. – Похоже на то, что ты записался не на тот корабль.

– Не уверен, – ответил он, поигрывая оливкой в бокале.

– Почему бы это?

Он горько улыбнулся.

– Запишись я на другой корабль, скорее всего, был бы уже мертв.

С этим я не могла не согласиться.

– Да, что ни говори о «Злой Собаке», а выживать она умеет.

– Это точно. – Он прошел к стойке и налил нам еще по одной. – Но дело ведь не только в ней?

– Как это понимать?

Он поставил полные бокалы на стол.

– Мы бы не ушли так далеко, если бы вы в рубке не принимали решения. Кое-какие заслуги и за вами есть.

– Не знаю, не знаю. – Я не считала, что достойна похвалы. – Чувствую себя самозванкой. Я всегда поступала так, как мне в тот момент казалось правильным, а сколько людей потеряла. Джордж, Альва, Шульц, вся станция Камроз… Сколько из них уцелели бы, если бы я принимала более умные решения?