– Там на стене висит копье очажников. Она заставила его плясать.

Паук впервые уставился прямо на меня. Впитал взглядом от головы до пят и хмуро спросил:

– И что нам с ней делать?

Ломакс обняла меня за плечи.

– Убрать отсюда, пока у кого-нибудь не возникло светлых идей.

Я поежилась от ее прикосновения.

– Каких идей? О чем вы говорите?

Ломакс посмотрела на меня с жалостью.

– Твой отец тоже обладал чувствительностью. Может, не такой, как у тебя, но чуял технику очажников. И за сто шагов мог отличить подделку от подлинной.

– И?..

– И – люди с таким талантом дорого стоят. Достаточно дорого, чтобы похитить их при первом подвернувшемся случае.

– Нет у меня таланта, – вспыхнула я и протянула к ней раскрытые ладони. – Я даже не понимаю, что это такое.

«Понимаешь, – шепнул у меня в голове голос Ника Мориарти, похожий на плеск полузабытого прибоя. – Ты всегда это знала. Ты слышала песню тарелок, чувствовала их вещество под ногами. Ты целыми днями жила и дышала в пустотах покинутого города, ты пользовалась интуицией, чтобы отыскать в руинах артефакты, хотя бы столько, чтобы прокормить семью…»

Я зажала виски кулаками:

– Перестань!

«У тебя есть дар, Корделия, просто ты не хотела его замечать».

– Заткнись! Ты меня не знаешь!

Ломакс с Пауком глазели на меня, гадая, что предпринять.

«О нет, я знаю. Знаю тебя лучше всех на свете, даже лучше, чем ты сама себя».

– С чего бы это?

«А я помогал Интрузии тебя создавать».

– Как ты собираешься искать его без адреса? – Паук настороженно осматривал городок.

Ломакс кивнула на меня:

– Ее-то мы нашли?

– Да, в конце концов. А сколько шарили наугад, пока не засекли?

Я махнула им, чтобы замолчали. Вслушивалась в другие голоса – слабые, далекие, чужие.

Плотно зажмурившись, я медленно развернулась по кругу и сказала:

– Вот. Нам туда.

Глаза мои открылись, рука указала вперед.

Оба они смотрели, как я, подняв опущенный капюшон куртки, решительно двинулась в холодную суровую ночь.

– Идемте, – позвала я.

Слова, звучавшие у меня в голове, были непереводимы, но чем-то знакомы. Где-то в этом поселении меня звали древние артефакты тарелки – а воспоминания Ника Мориарти сообщили, что он много лет дарил такие Льюису. У мальчика не проявился талант Корделии, так что оставлять ему корабль не было смысла. Вместо этого Ник возил ему сувениры и игрушки с тарелок, чтобы обеспечить финансовое состояние единственному наследнику мужского пола, урывал для него диковинки и статуэтки из поставок для университетов дюжины миров.

– Я их слышу! – крикнула я через плечо, выдыхая пар вместе со словами и не заботясь, поймут ли меня. – Где они, там и он.

Не дожидаясь догонявших меня Ломакс с Пауком, я прошагала по запутанным улочкам унылого поселка, замедляя шаг только на перекрестках, чтобы уловить источник голосов. Паук с Ломакс прикрывали меня, как телохранители, брали на прицел каждую подворотню и каждую угрожающую тень на пути. Им мало было бы проку, если бы меня утащили и заставили служить живым счетчиком Гейгера, отщелкивая потенциальную ценность найденных артефактов.

На ходу я впивалась ногтями в ладони. Никогда в жизни еще не бывала так зла.

«Я помогал Интрузии тебя создавать», – сказал мне отец так просто и буднично, словно это откровение ничего не стоило.

«Я заключил сделку, – пытался он объяснить мне сейчас. – Много лет назад, до твоего рождения, я провалился в Интрузию. Очажники оставили там много всякого. Оружие и прочее, чтобы остановить погоню своих созданий. И разум. Он предложил мне жизнь взамен на разрешение воспользоваться моей спермой».

– Но зачем? Зачем ты это сделал?

«Таковы были условия сделки».

Я скорее ощутила, нежели услышала его вздох. И когда он заговорил снова, голос показался мне усталым.

«Она пыталась создать человеческое существо, совместимое с технологией строителей тарелок».

– И ты помогал меня сделать?

«Она знала о моей „чувствительности“ и набила мне яички генами тысяч других людей со схожим талантом. В обмен на второй шанс мне нужно было всего лишь сделать ребенка женщине с одной из тарелок и после твоего рождения оставить там, пока ты не повзрослеешь».

– То есть по условиям сделки ты должен был меня бросить?

«Интрузия сочла, что тебе для проявления врожденных задатков требуется погружение в среду и окружение их техники. Для максимального развития твоих потенций нужна была близость к тарелкам от зачатия и позже. Создать такую связь ни в чьих силах – она должна выковываться годами и десятилетиями».

– А Льюис? С ним ты поддерживал связь?

«Он мой сын».

– А я твоя дочь.

«В некотором смысле у тебя тысяча отцов».

На улице было мало прохожих. Должно быть, обида и гнев отражались у меня на лице, потому что редкие встречные меня сторонились.

– Потому-то ты заботился о нем, а обо мне нет?

«Я хотел дать твоей матери денег, но она не взяла. В раннем детстве у тебя был дар, хотя с возрастом он угас. Зато потом, когда ты подвизалась старьевщиком, развила чутье на находки. Твой дар начал проявляться заново».

– Не очень-то много он нашел.

Я видела свое отражение в витрине: подбитая мехом куртка, всклокоченные белые волосы – ненормальная, беседует сама с собой.

«Твоих находок хватало, чтобы не умереть с голоду».

– Тебя за это благодарить не приходится.

«Да».

– Ты сказал, что отдаешь мне «Тетю Жиголо», чтобы загладить свой уход, но дело не только в этом, так?

«Я хотел дать тебе выбор, другой выход».

– Совесть успокаивал?

«Нет, послушай…»

– Заткнись!

Я остановилась. Ломакс с Пауком встали по сторонам. Впереди, прижавшись к обрыву, на самом краю городка, стояла каменная вилла. Стены ее сложили из крупных, грубо обтесанных камней. Окна были забраны толстыми железными решетками, двери защищены стальными пластинами. Земля за зданием круто обрывалась к серебристому полотнищу мелководного озера.

Паук, перехватив оружие поудобней, спросил:

– Это здесь?

– Да.

– Постучим или вышибить дверь?

Я поджала губы. Хороший вопрос.

– Вышибай.

Мы с Доберманом волокли нарты в город, а шары с каждым нашим шагом разгорались ярче – тени зданий съеживались, становились меньше и бестелесней. Мы шли по привычному маршруту, проложенному и исхоженному прежними экспедициями. Но даже по нему продвигались до одури медленно. Колесики громоздких нарт застревали в колеях и трещинах, а значит, то и дело приходилось останавливаться, чтобы их высвободить.