– Спешу, едем на митинг.

Прежде чем Элочукву ушел, мой хозяин посетовал, что не сможет получить степень еще минимум пять лет, да и то пять – только в том случае, если не будет забастовок, которые могут увеличить этот срок, вероятно, даже до семи.

– Ты спеши начать, – сказал Элочукву, садясь на свой мотоцикл. – Когда ты начать, они сразу понять, что ты серьезный чувак. – Элочукву, который сам почти закончил учебу и был в шаге от получения степени по химии, за словом в карман не лез, закончил он тему так: – А если из этого ничего не получится, забудь об этой девчонке. Нет в мире ничего такого, что заставило бы глаз, который это увидит, проливать кровь, а не слезы.

Вскоре после отъезда его друга начался дождь. Он шел с утра до самого вечера. Неумолимый, непредсказуемый дождь щедро заливал Умуахию водой, а мой хозяин лежал в гостиной и изучал пособие по подготовке к экзаменам на получение аттестата для поступления в университет – книгу, которую дал ему Элочукву.

Небо затянуло тучами, и он долго читал в этом тусклом естественном свете, проникавшем в комнату через раздвинутые шторы, и наконец глаза его начали смыкаться. Он почти спал, застряв, как принесенный ветром лист, на пороге между сном и бодрствованием, когда услышал стук в дверь. Поначалу он принял этот стук за дробь дождя по двери, но потом услышал знакомый голос, говорящий самым решительным тоном:

– Ну, ты уже отопрешь эту дверь наконец?

И снова стук. Он вскочил и в окне увидел Чуку и двух человек в плащах на крыльце.

Гаганаогву, появление этих людей чуть ли не парализовало его. За все годы, что я провел с ним, я не видел ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что произошло с ним сейчас. Странным казалось, что еще совсем недавно он шутил о чем-то, выдумывал какую-то бредовую нереалистичную шутку. И вот при свете дня его шутка материализовалась и на его пороге появился ее брат с бандитами. Он впустил их, отступил в ужасе, чувствуя, как сердце барабанит в груди.

– Чука… – сказал он, когда они вошли.

– Заткнись! – оборвал его один из них, тот громила, который заставил моего хозяина прислуживать у ворот во время торжества. Даже теперь он пришел в готовности – с тем же кнутом.

– Я не могу заткнуться. Нет. – Мой хозяин отступал, а они надвигались на него, он зашел за самый большой диван. – Я не могу заткнуться, потому что это мой дом.

Человек с кнутом бросился вперед, но Чука поднял руку и произнес:

– Нет! Я уже говорил, никто никого не трогает.

– Прошу прощения, сэр, – сказал человек и отступил за Чуку, тот теперь вышел в середину комнаты.

Мой хозяин смотрел на Чуку, который сбросил капюшон и покачал головой. Потом Чука оглядел комнату, потом сел в плаще, с которого стекала вода, на кушетку. Его люди стояли рядом с кушеткой и хмуро смотрели на моего хозяина.

– Я пришел попросить тебя отправить мою сестру назад, – сказал Чука таким же спокойным голосом, каким говорил раньше, и на языке Белого Человека. – Мы не заинтересованы ни в каких скандалах. Ничуть. Мои родители, ее родители беспокоятся.

Чука наклонил голову к полу, словно задумавшись, и в короткой безмолвной паузе мой хозяин услышал мягкие звуки капель, падающие с его плаща на ковер.

– Когда она вернется из Лагоса, мы просим тебя сделать так, чтобы она через два дня вернулась домой, – продолжал Чука, по-прежнему глядя в пол. – Через два дня. Два.

Они ушли тем же путем, что и пришли, хлопнув дверью. Хотя все еще стоял день, дождевые тучи настолько замутили горизонт, что им пришлось ехать с включенными фарами. Он смотрел, как машина отъезжала от фермы задним ходом, словно два диска желтого солнца таяли вдали. Когда они уехали, он опустился на колени и без всякой причины, за которую мог бы зацепиться его мозг, разрыдался и долго не мог остановиться.

Эгбуну, если в грудь беззащитному человеку направить стрелу, то этот человек должен будет делать то, что ему велят. Делать что-либо иное перед лицом неизбежной смерти просто глупо. Доблестные отцы говорят, что на руины дома храбреца мы смотрим из дома труса. Поэтому беззащитный человек должен говорить мягким языком, словами, которые могут подействовать на человека со стрелой: «Ты хочешь, чтобы я встал там?» И если человек, который ему угрожает, отвечает «да», ему следует делать то, что ему приказали, пока не минует насущная опасность. После ухода брата Ндали мой хозяин решил делать то, что ему сказали. Он убедит ее вернуться домой, а пока ее не будет, он найдет решение своей несостоятельности, главному источнику всех проблем. Он вернется в школу, получит образование и работу, станет подходящим для нее. Чукву, я понял: если человек подвергается унижениям, то его действия определяет позор, а его желания – отчаяние. То, что раньше было важно для этого человека, становится незначительным. Он, например, может стоять во дворе и смотреть на свой птичник, на то, что он построил для себя, на эти восемь курятников и почти семьдесят птиц и понимать, какой это мелкий и презренный бизнес. Вид перьев, который обычно доставлял ему удовольствие, восторг, теперь для него не лучше вида помета. И чем же он занят теперь, может спросить человек со стороны. Что ж, Чукву, он реагирует. Его ум готовится к перемене. Он взвесил все на весах и решил, что возвращение в одиночество и особенно потеря Ндали – это хуже, чем что бы то ни было. Она была как самое яркое, не имеющее цены сокровище в магазине, полном драгоценностей. Птица, курицы – они весили меньше на этих весах. От них можно избавиться в случае необходимости, чтобы получить ее. В конце-то концов, он видел, как люди продают свою землю, чтобы послать ребенка в заграничную школу. Что делает такой человек? Он решает, что в будущем лучше иметь ребенка, который может стать доктором, чем сохранить землю. Такой человек убедил себя, что, имея богатого сына, сможет вернуть землю. Или что такой сын может купить ему даже больше земли, чем у него было прежде.

И вот два дня спустя после прихода Чуки мой хозяин закончил это непрерывное пережевывание одного и того же, и с утра он, даже не покормив птицу и не собрав свежие яйца, отправился в «Юнион Банк» неподалеку