Я медленно наклонилась, потянулась за книгой. Но в тот миг, когда наконец взяла ее за корешок, мои пальцы накрыла чужая ладонь, теплая и жесткая.

– Что случилось? – поинтересовался Эрик, – Лера, нам пора ехать.

Наверное, он все прочитал в моих глазах, в то мгновение, когда взгляды наши встретились, а мое сердце зашлось в безудержной пляске смерти. И он, колдун, переживший шесть столетий, все понял – усмехнулся, повертел в руках книжку и аккуратно поставил ее на полку.

– Забавно как, да? Столько лет прошло, а все еще бестселлер. Постарались доминиканцы в свое время, от души писали… Поехали. Нам и вправду пора.

… Я шла за ним на ватных ногах. И не знала – что делать, как себя вести. Кого он мог искать, Генрих Крамер? Кому мстить? Конечно же, соавтору. Господину Шпренгеру, профессору теософии кельнского университета. Якову.

– Куда мы сейчас поедем? – сипло поинтересовалась я, усаживаясь в машину.

– В ресторан, – буднично отозвался Эрик… Генрих… – пообедаем. А потом двинемся на природу. Нам ведь есть о чем поболтать, верно?

В ежевичных глазах я не видела ничего, кроме ярости. Но не той, что пылает пожаром, сжигая хозяина дотла, нет. Ярость Эрика… была подобна яду. Мягкому, тягучему, этакая отравленная карамель. Проглатываешь ее – и наступает ад, и молишь о смерти, но она не торопится. Потому что так решил приславший ее.

* * *

Как я выдержала трехчасовую пытку в самом дорогом ресторане города, куда пускали далеко не всех желающих? Сама не знаю. Кусок не шел в горло, а Эрик все смотрел, смотрел на меня, и сам почти ничего не ел – только потягивал гранатовый сок со льдом. Картинка получалась зловещей: бледный субъект в черном, лакомящийся сомнительным на вид напитком густого красного цвета.

А потом, когда небо подернулось вечерней дымкой, он повез меня на пруд. Тот самый, куда мы ездили с Андреем в первую ночь нашей недолгой любви. Но если Андрей предпочитал самую дикую и заброшенную сторону пруда, то Эрику явно нравились старые, подгнившие причалы, уходящие почти до середины водоема, бросающие зыбкие тени на колышущееся зеркало.

Пахло свежестью, тиной и мокрой землей. Незабываемый и неповторимый аромат пруда в небогатом ожерелье парка, где степенно, рядами стоят акации и тополя.

Темные доски заскрипели под ногами Эрика, он обернулся и протянул руку.

– Идем.

Строгий, как будто набросок углем, состоящий из одних только прямых. Черное пальто, черный свитер с высоки воротником – ни проблеска. И странная, блуждающая на губах улыбка, напоминающая о том, что невменяемых не судят.

Утопить меня решил, не иначе. И, наверное, стоило бежать, звать на помощь – но вместо этого я послушно шагнула на причал, вложила свою руку в жесткие пальцы инквизитора и пошла по гнилым дощечкам.

Над прудом собирались сумерки. Со стороны парка потянулась невесомая туманная шаль, осела на воде, зацепилась за сухие стебли камыша. Звуки вязли в этом разбавленном молоке, голоса нескольких подростков, гуляющих по противоположному берегу, все удалялись и удалялись, пока не затихли окончательно.

Эрик остановился на краю причала, спокойно посмотрел на меня и поинтересовался:

– Тебе здесь нравится?

Я неопределенно пожала плечами. В голове сумбурно прыгали мысли о том, что – вот он, колдун, обрекший сотни и сотни ни в чем не повинных людей на страшную смерть. И я… рядом с ним. И никто не знает, что будет дальше… Резкий рывок, хруст шейных позвонков – и меня принимает холодная вода, увлекая в темноту, навеки, навсегда. Или… Я все-таки еще нужна ему? Приманка для господина Шпренгера, червяк на крючке, которого рыбка почти проглотила? Наверное, если мне суждено пережить этот вечер, то только в качестве полезной приманки. Ведь не может же задеть шестисотлетнего Генриха то, что одну-единственную ночь мы были вместе?

– А я люблю это место, – тихо сказал Эрик, – когда собирается туман, то кажется, что во всем мире больше никого нет. Долгие годы жизни утомляют.

У меня на языке так и вертелось – особенно твои долгие годы, Генрих, купленные у смерти в обмен на сотни и сотни чужих жизней. Но я просто ничего не ответила, а колдун, как мне показалось, тихонько вздохнул.

– Мне понравилась твоя семья. Там, где я родился, к детям относились по-иному… Совсем по-иному. Много детей никому не было нужно, а они рождались и рождались, большей частью не доживали и до года, ангелочки, которым открылись небеса. А те, кто дотягивал до совершеннолетия, зачастую завидовали покойным братьям и сестрам.

– Где ты родился, Эрик? – тускло спросила я, – может, скажешь наконец правду?

– Разве я лгал тебе раньше? – он усмехнулся, развернул меня к себе спиной и подвел к самому краю причала.

А я вспомнила – в который раз – слова Джейн. О том, что моя кровь навсегда останется на его руках. Генри, Генрих… Его ладони на моей талии казались чересчур горячими для человеческих, запах одеколона отдавал полынью.

– Не знаю. Я уже ничего не знаю. Единственное, о чем прошу – не причиняй им вред. Не стоит их втягивать в твою игру… Генрих…

Он вздрогнул – и это было единственным доказательством моей правоты.

– Лерочка, ты заговариваешься. Я – Эрик. И в документах можно прочитать это же самое имя.

И все-таки… я должна была посмотреть ему в глаза. Пусть я увижу там свой смертный приговор, но я должна…

– Не шевелись, – Эрик усмехнулся, – еще свалишься ненароком…

Его пальцы скользнули по голове, откидывая в сторону волосы, задержались на ямке под затылком. Эрик коснулся губами шеи, затем еще и еще…

– Не надо, – я не выдержала и всхлипнула, – зачем я тебе? Почему ты… учишь меня? Тратишь на меня время?

– Потому что ты должна дожить до последнего сражения, – таким был ответ.

– Ты все эти столетия ищешь Якова?

– Не понимаю, о чем это ты.

Он резко развернул меня к себе. Блестящие ежевичные глаза, словно два зеркала, в которых можно увидеть все, кроме правды.

– Это лишь твои догадки, – промурлыкал инквизитор с улыбкой, – только догадки, которые я не буду подтверждать, ясно? Довольствуйся тем, что есть… Иногда это полезно.

Мы стояли на самом краю причала. Вокруг плавал густой туман, в душу заглядывали сиреневые сумерки. Нас разделяла только одежда, и от этой мысли я сжалась в комок, разглядывая темные доски под ногами.

– Лера, – позвал он, – что с тобой?

– Я боюсь. Тебя. Того, что не было сказано, но оказалось правдой.

– Но откуда тебе знать, где правда, а где ложь? – в голосе инквизитора появились вкрадчивые нотки, – посмотри на меня, прошу. Разве я чудовище?

И он поцеловал меня. Поцеловал бы… Я отшатнулась, едва не оступилась, чудом удержавшись на причале – а когда снова взглянула в лицо Эрика, то поняла, что – все. Черты древнего колдуна обрели твердость гранита.