то, что русский солдат не обучен. Он не умеет стрелять и маневрировать во время сражения. <…> Усовершенствованное вооружение требует теперь тщательного обучения. Пока русские этого не осознают, им не сравниться с какой-либо иной армией и не осуществить ни одной атаки. Война в Восточной Азии показала, что русская армия даже хуже, чем казалось, и после этой войны она стала не лучше, а еще хуже. <…> Вряд ли что-либо будет улучшено, поскольку им не хватает рефлексии. Русские ищут причину своих поражений не в общем отсутствии готовности к войне, а в превышающей численности противника и некомпетентности отдельных военачальников. <…> Следовательно, все это лишь отражает естественный ход вещей, при котором русская армия становится не лучше, а хуже.

Однако Шлиффен продолжал считаться с русской армией в долгосрочной перспективе, поскольку верил, что «ее чистая масса будет иметь вес» во время войны, даже если некоторое время не принимать во внимание качество этой массы. В последней немецкой официальной истории войны русская армия несколько раз получает подобную оценку [Сох 1992: 397][360]. Наступательные операции, как того требовал Фалькенхаузен, сохранили свое ключевое значение и оказали большое влияние на план Шлиффена.

Его меморандум о войне с Францией («Denkschrift fur einen Krieg gegen Frankreich»), написанный зимой 1905–1906 годов, состоял не только из «важных элементов культурной памяти, объясняющих начало Первой мировой войны» [Ehlert et al. 2014: 1], но также отражал уроки Русско-японской войны. Шлиффен очень внимательно наблюдал за событиями на Дальнем Востоке и считал, что победа Японии освободила немецкий восточный фронт от угрозы России по крайней мере на несколько лет. Именно поэтому Шлиффен, воспользовавшись окном возможностей, предоставленным благодаря временному отсутствию России, мог разработать намного более агрессивный план, направленный против Франции. Следовательно, его меморандум необходимо рассматривать как военный план на ограниченный промежуток времени, пока слабость Российской империи можно было использовать для ведения войны против оставшейся в одиночестве Франции. План основывался на идее, что у Германии появятся свободные руки для борьбы с западным «заклятым врагом» и она сможет победить в быстрой войне в течение 4–6 недель. После победы на западном фронте все войска должны были вернуться на восток для борьбы с «русским катком»[361]. С начала 1890-х годов Шлиффен хорошо понимал, что одной из следующих войн в Европе будет война Германской империи на два фронта. В 1901 году, после внесения окончательных исправлений в «Gene-ralstabsreise Ost», Шлиффен объявил офицерам, что Германия сможет использовать свое стратегическое положение между Францией и Россией с выгодой для себя только в том случае, если германской армии удастся предотвратить соединение войск ее врагов. Опираясь на идею, что войскам необходимо использовать железнодорожную сеть, чтобы перемещаться как можно быстрее и сражаться с противниками поочередно, Шлиффен утверждал, что следует нанести первый сильный удар и уничтожить в сражении одного противника, а затем переместить войска и сражаться со вторым[362]. Став главой генштаба, он выступал за план наступления, а война между Японией и Россией естественным образом не только укрепила его в своей убежденности, но и позволила определить цель первого удара для сражения на уничтожение – современной битвы при Каннах[363]. Шлиффен предполагал, что «Франция в войне с Германией не сможет положиться на поддержку России и потому займет оборонительную позицию»[364]. Чтобы обойти сильные укрепления на западе Германии, он последовательно выступал за этот смелый маневр, который, нарушив нейтралитет стран Бенилюкса, приведет к битве на уничтожение с французской армией всего спустя несколько недель после начала операции. Такое сражение, как это оценивалось позднее, предотвратило бы битвы ресурсов, характерные для Первой мировой войны [Foerster 1921: 3]. Кажется очевидным, почему события, произошедшие на Дальнем Востоке в 1904–1905 годах, столь важны. Россия, военная держава, роль которой в войне на два фронта, считавшейся дамокловым мечом[365], висящим над Германией, пугала военных стратегов прошлого, исчезла и в расчетах Шлиффена не рассматривается. Таким образом, мы можем утверждать, что в результате наблюдения за ходом Русско-японской войны и за поражением «русского катка» на Востоке Шлиффен пришел к идее плана, благодаря которому у Германии временно появился бы шанс на победный сценарий в войне с Францией, удачно лишившейся защиты сильной русской армии. И в самом деле, не остается сомнений, что «меморандум 1905 года <…> предполагал войну на один фронт, во время которой практически все силы Германии должны были быть запущены, словно молот» [Robinson, Robinson 2009: 193], во Францию.

Существование плана Шлиффена, однако, ставил под сомнение Теренс Цубер[366] «во все более агрессивной манере по отношению к традиционной и общепризнанной интерпретации» [Ehlert et al. 2014: 2], однако в своем критическом анализе он даже не упомянул влияние войны в Восточной Азии. С начала 1890-х годов и образования франко-русского союза Генеральному штабу и Шлиффену в качестве его главы надо было планировать, как вести войну на два фронта с Россией и Францией. Германский генерал хорошо понимал, что осуществима только «короткая и быстрая война» [Ehlert et al. 2014:4]. Таким образом, Шлиффен придерживался идеи разделения сил Германии с целью противостоять силам России и Франции. Поскольку в Германском государственном архиве (Reichsarchiv) в течение нескольких лет после Первой мировой войны был закрыт доступ к соответствующим документам, некоторым из них необходимо было дать свежее толкование; однако объяснение Цубера, что плана вовсе не существовало, выглядит скорее ревизионизмом, имеющим целью оправдать позицию Германии в начале Первой мировой войны. Вопреки утверждению Цубера, Мольтке принял некоторые элементы меморандума Шлиффена; однако операции 1914 года больше походили на план Мольтке, чем на первоначальный вариант 1905 года [Mombauer 2014: 43].

Мольтке столкнулся с более сильным антигерманским союзом и совсем другими политическими и военными предпосылками, поэтому он не мог использовать в 1914 году план Шлиффена. Россия также была скорее готова допустить начало войны, чем рисковать политическим поражением, что могло вновь оживить движения, борющиеся с самодержавием [Hildebrand 2014: 20]. Ситуация изменилась, а план Шлиффена основывался на опыте Русско-японской войны, поэтому в 1914 году он был неприменим. Когда Мольтке решил обойти укрепления на западном фронте, он действовал в соответствии с замыслом Шлиффена, но какой генерал послал бы свои войска прямо на осадную войну на западном фронте, если этого можно было избежать [Mombauer 2014:48]? Согласившись с Анникой Момбауэр, стоит заключить, что «план Мольтке по многим характеристикам соответствовал тому, что обычно связывают с планом Шлиффена» [Mombauer 2014: 47]. Россия за годы, предшествующие Первой мировой войне, вновь обрела военную силу, и уже нельзя было оставить