движение дипломатические языки в разных столицах мира; многочисленны и разнообразны были доходившие до меня со всех сторон слухи и известия о переговорах и перемирии и даже о мире [Переписка 1923: 87–88][296].

Когда русская армия проиграла в крупном Мукденском сражении, а русский флот был на голову разбит в Цусимском сражении, Германский император стал использовать более прямолинейные выражения, чтобы открыть глаза своему упрямому самодержавному кузену:

С чисто военно-стратегической точки зрения поражение в Корейском проливе отнимает всякую надежду на то, чтобы счастье повернулось в твою сторону; японцы теперь могут беспрепятственно перебрасывать в Манчжурию сколько угодно резервов, свежих войск, военных припасов и т. д. для осады Владивостока, который едва ли будет в состоянии долго сопротивляться без поддержки флота. Для того, чтобы вернуть армии Линевича ее прежнюю боевую силу, нужно, по крайней мере, 3 или 4 свежих армейских корпуса, но даже и при этом условии было бы трудно предсказать, каков будет результат, и будет ли новое крупное сражение успешнее прежних. Конечно, формально можно даже при таких неблагоприятных обстоятельствах продолжать войну еще некоторое время, но нельзя упускать из вида человеческую сторону дела. <…> Может быть, мне следует обратить твое внимание на то обстоятельство, что из всей наций японцы, несомненно, наиболее чтут Америку, потому что эта могущественная, развивающаяся держава с ее страшным флотом находится к ним ближе всех. Если есть кто-нибудь на свете, кто может повлиять на японцев и побудить их быть благоразумными в их требованиях, то это президент Рузвельт [Переписка 1923: 103, 105][297].

Царь наконец решил начать мирные переговоры, но он все еще отказывался отдавать японцам территории и выплачивать деньги[298]. Рузвельт, как было описано в главе четвертой, обратился к Вильгельму II с просьбой оказать давление на своего кузена в Санкт-Петербурге. Поражения России разочаровали Вильгельма, так как он надеялся на победу белой расы в Восточной Азии, но по крайней мере теперь царь, казалось, был готов вновь обсуждать русско-германское соглашение. Германского императора пригласили в город Бьёркё для личной секретной встречи с кузеном[299].

Предложение о встрече обеспокоило Министерство иностранных дел. Надо ли информировать Францию о предстоящем возможном подписании соглашения? Что насчет Японии, которая может опасаться подготовки новой интервенции, как в 1895 году? На эти вопросы надо было ответить заранее, чтобы его величество ясно понимал цели своей миссии и получил от царя четкое заявление или даже лучше письменное соглашение. Было решено держать все в секрете; Францию можно будет включить в соглашение позднее, если она изъявит желание[300]. 24 июля 1905 года Бюлов получил от Вильгельма II телеграмму, в которой говорилось о том, что германский и российский императоры подписали в Бьёркё соглашение, которое должно оставаться секретным до заключения мира между Россией и Японией[301]. Это было соглашение об оборонительном союзе, состоящее из следующих четырех статей:

Статья I

В случае, если бы одна из двух империй подверглась бы нападению со стороны одной из европейских держав, союзница ее придет ей на помощь своими морскими и сухопутными силами.

Статья II

Высокие договаривающиеся стороны обязуются не заключать отдельно мира ни с одним из общих противников. Статья III

Настоящий договор войдет в силу тотчас по заключении мира между Россией и Японией и останется в силе до тех пор, пока не будет денонсирован за год вперед. Статья IV

Император всероссийский, после вступления в силу этого договора, предпримет необходимые шаги к тому, чтобы ознакомить Францию с этим договором и побудить ее присоединиться к нему в качестве союзницы [Адамов 1952: 335–336][302].

Вильгельм II был в настоящей эйфории из-за своего достижения:

И вот теперь, когда это произошло, всем интересно, все спрашивают, как это оказалось возможным. Для меня ответ очевиден! Это стало возможным благодаря Богу, он желал этого, вопреки человеческой природе, в насмешку всем человеческим действиям, он объединил то, что должно было быть единым. Теперь это его пути, а не наши, его помыслы выше наших! Все, что привело к высокомерию прошлой зимой и интригам против нас, Россия, которую подтолкнула к этому ужасная, жестокая и унижающая рука Господа, приняла теперь с благодарностью как подарок.

Когда Вильгельм II предложил царю подписать соглашение,

Наступила мертвая тишина; только океан шумел и солнце радостно светило и освещало кабинет <…>. Только я прочитал слова «С нами Бог» на черном кресте флага Гогенцоллерна, как я услышал голос царя, он сказал: «Это просто замечательно. Я согласен!» Мое сердце билось так громко, что я слышал его; я взял себя в руки и бесстрастно сказал: «Так ты его подпишешь? Это был бы хороший сувенир, напоминающий о нашей встрече». Он еще раз просмотрел документ. Затем сказал: «Да, подпишу!»[303]

По мнению германского императора, соглашение стало возможным благодаря Божьей воле. Несмотря на то что царь подписал этот документ, соглашение не имело большой ценности для Министерства иностранных дел. Оно ограничивалось Европой, поэтому Россия вряд ли стала бы оказывать поддержку в случае войны Германии с Британией, так как у России не было обязательств нападать на Индию[304]. Единственная его польза состояла в том, что Германия больше не была изолирована, поскольку царя удалось убедить встать на сторону своего западного соседа. Ограничение территорией Европы добавил сам Вильгельм II; он считал достаточным преимуществом, предоставляемым договором, исчезновение угрозы войны на два фронта[305]. Как следствие, Бюлов хотел уйти в отставку с должности канцлера, потому что император продемонстрировал свое желание вести собственную политику, не советуясь с ним и Министерством иностранных дел[306]. Вильгельма II это расстроило. Ему было сложно признать, что этот договор является провалом; в личном письме он отговаривал Бюлова от ухода в отставку:

Взываю к твоим дружеским чувствам ко мне: пожалуйста, никогда больше не заговаривай об отставке. Отправь мне телеграмму с текстом «хорошо» для ответа на это письмо, тогда я пойму, что ты остаешься. На следующее утро после твоей отставки императора не будет в живых! Подумай о моей бедной жене и детях![307]

Однако внести изменения в соглашение было на практике невозможно, в особенности потому, что российский министр иностранных дел Дамсдорф был категорически против сближения с Германией. Любая попытка внести изменение могла быть использована как повод для полного отказа от ратификации Бьёркского соглашения[308]. Кроме того, казалось, что Николай II также неспособен