Физкультурник Тарасюк подтягивался на одной руке, используя вместо турника газовую трубу. Другой рукой он порой держался за запястье первой, слегка помогая ей, а порой почесывал щеку.

Дыру в крыше музея затянули толстым полиэтиленом, однако пока не заделывали. Музей был открыт. У входа стоял директор Гупт и требовал у Емельяна убрать из музея вазу, которая не значится в описи. Рядом прохаживался охранник с седыми висками и палкой с крючком грозно шарил в стволах старых пушек, в которые курортники вечно бросали мусор.

– Сегодня приедет проверка из Симферополя! И что я скажу проверке? «Здравствуйте, дорогая проверка! Закройте, пожалуйста, ваши бдительные очи! Вы любуетесь вазой, не имеющей инвентарного номера»? – строго вопрошал Гупт. Его лысина блестела на солнце так, что на нее больно было смотреть.

– Это не ваза, Марк Иосифович, а амфора для зерна!

– Всё дно Каламитского залива усыпано этими никому не нужными черепками! Чтобы изготовить их, греки сожгли буковые леса Крыма!

– Я нырял за этой амфорой с аквалангом и подарил ее музею, – сказал Емельян.

– Официально подарили? С оформлением?

– Нет, но…

– Я таки святой человек, если терплю такого гардеробщика! Мало того что в рабочее время он разбирает пулеметы, вместо того чтобы раздевать в гардеробе кого попало! И дочь моя, святая женщина, пусть и не с лучшим в мире характером, пытается навеки приковать себя к этому человеку!.. Нет уж, мой милый! Поставь амфору у входа, вот за эти железные воротца! Сию же секунду!

– Но это уже не территория музея!

– Вот именно. Значит, инвентарного номера с нас не спросят, – удовлетворенно произнес Гупт и, сняв очки, вытер лоб и брови платком.

– Марк Иосифович! Амфору я не уберу! Ее утащат! А вы беспокоитесь о ерунде! – упрямо сказал Емельян, пользуясь тем, что директор без очков и, следовательно, временно находится в человеческом воплощении.

– Я беспокоюсь о ерунде?! – вспылил Гупт, и очки как птица вспорхнули ему на переносицу. – Да, хорошо! Я беспокоюсь о ерунде – и поэтому кто я? Директор! А ты не думаешь о ерунде – и кто ты? Ладно, оставляй свою вазу, но нарисуй на ней хоть какую-нибудь цифру, чтобы я мог занести ее в опись!

Костя, увязавшийся с Петей, узнав Емельяна, подбежал к нему.

– А лед у вас есть? Ну который вы с тетенькой продавали? – спросил он.

– Какой такой лед? С какой такой тетенькой? – напрягся Гупт.

Новицкий закашлялся.

– Лед будет зимой, – сказал он строго.

Костя разочарованно подпрыгнул. Теперь он сердился на Емельяна и хотел доказать ему, что тот не такой уж умный.

– А сколько весит зрачок, вы знаете? Один грамм? Одну сотую грамма? Больше? – крикнул он.

– Один грамм! – наудачу ответил Емельян.

– Неправильно, ха-ха! Зрачок весит НОЛЬ! На самом деле зрачок – это дырка! – с торжеством воскликнул Костя.

Новицкий поморщился:

– Неужели действительно просто дырка?..

– Ну да, – подтвердил Костя. – Отверстие.

На этом просветительство завершилось. Петя подхватил брата на плечо и унес его.

* * *

Вечером папа Гаврилов встретил Матушкина. Капитан вел из садика сына. Сын у него был мальчик богатырский. В его штанишки можно было впихнуть среднего формата тетеньку. В левой руке он держал батон хлеба, объеденный примерно на треть. В правой руке у него был пакет с кефиром.

– Вас что, в садике не кормят? – спросил папа Гаврилов.

Сын Матушкина отрицательно замотал головой, однако следователь показаниям сына не поверил.

– Что было на полдник? – спросил он.

– Запеканка, – сквозь батон отозвался Матушкин-младший.

Капитан сурово сдвинул брови.

– Что, одна запеканка?! Надо сходить разобраться! Голодом детей морят! – возмутился он.

– Как чаша? Нашли, где спрятана? – спросил папа Гаврилов.

Матушкин посуровел. Потом покосился на сына. Сын не подслушивал. Но все же капитан на всякий случай зажал ему уши пальцами. Сын отнесся к этому равнодушно, продолжая откусывать от батона.

– Вы понимаете, что это тайна следствия? Даже собственному сыну я не разглашаю! – произнес он, взглядом всверливая в папу Гаврилова ответственность.

Папа Гаврилов это понимал. Но одновременно чувствовал и то, что Матушкину хочется посоветоваться.

– Короче, чаши не нашли, – продолжал капитан. – Странная история! И отдельно их допрашивали, и вместе – вроде все сходится, противоречий нет.

– И что они говорят? В музей они залезали или нет?

– Тут все сложно… И да, и нет, – Матушкин замялся. – В общем, они утверждают, что среди ночи поднялись на крышу, чтобы отвинтить телевизионную тарелку.

Папа Гаврилов вспомнил, о какой тарелке идет речь.

– Да, знатная тарелка! Никогда таких огромных не видел. Просто слоновий зонтик. А зачем она им?

– Мама Бугайло живет прямо напротив. Вот ваша крыша, вот ее дом, – Матушкин прочертил по воздуху прямую. – От тарелки метров… ну двадцать пять до ее балкона… Я был уже у нее, проверял. Тарелка смотрит ей точно в окно кухни. И мама Бугайло вбила себе в голову, что у нее от этой тарелки радиация.

– Это принимающая тарелка, а не передающая! – заметил папа Гаврилов. – Она, кажется, того хозяина, у которого мы снимаем. И вообще она не подключена. У нас даже телевизора нет.

– Это понятно, – сказал Матушкин. – Но маме-то этого не объяснишь. Она пожилая. Рыдает. Не спит ночами, не бывает на кухне. Утверждает, что у нее цветок на подоконнике от радиации засох. Бугайло пытался поговорить с вашим хозяином. Тот упрямится, тарелку не убирает. Вот они с водителем выбрали ночку потемнее и отправились отвинчивать тарелку. Накануне присмотрели подходящую железку, в закутке валялась. А тут ливень… Ну думают, с дождиком даже лучше, никто не увидит. Залезли на крышу, а там дыра – тополем пробило.

– И, увидев в крыше дыру, они спускаются в музей? – спросил папа Гаврилов.

– Они спускаются на чердак, чтобы спастись от дождя. Говорят, дождь такой, что прямо как жабрами дышишь. Про тарелку они забыли. Ползут по чердаку – и тут потолок проваливается. Балка была подъедена жучками и не выдержала Бугайло, который, как известно, мужчина крупный.

– То есть потолок музея пробит не деревом? – спросил папа Гаврилов.

– Нет. Дерево его только надломило, а рухнул он уже под тяжестью Бугайло. Железку, приготовленную для тарелки, Бугайло потерял и потом все время беспокоился, что на ней могут остаться его отпечатки. Помните, утром они вертелись во дворе? Кстати, на этом мы и сыграли, хотя четких отпечатков не было. Железо ржавое, поверхность неровная, да еще дождь.